Пьер Леметр - Горизонт в огне [litres]

Мадлен незаметно положила их на диванчик рядом с собой, подавила желание выразить свое удовлетворение ситуацией. Превосходно. Однако она остереглась от какой бы то ни было демонстрации чувств в присутствии Леонс. Что касается Робера, он считал ворон. Видя их вместе, многие задумывались о том, каким образом эти два существа нашли друг друга и даже поженились. И действительно, есть вещи, которые пониманию недоступны.

Мадлен ограничилась улыбкой:

– Вам понадобится где-то скрыться, Леонс. Сменить отель.

– Зачем?

В ее голосе послышались нотки паники. Сначала Мадлен заставляет ее ограбить собственного мужа, а теперь пытается сделать из нее беглянку…

– Мы живем на улице Жубера! – сказал Робер.

Он все еще был в восторге от этой своей находки.

– Помолчи, дорогой, – раздраженно сказала Леонс, положив красивую ладонь на его руку. Она посмотрела Мадлен прямо в глаза. – Во-первых, если нам придется устраиваться в другом месте, то на какие деньги?

– Ах да, поговорим и об этом… Действительно, скажите мне, Леонс, разве, кроме планов, в сейфе вашего мужа номер два не оказалось… кое-чего еще?

– Вообще ничего, правда!

Леонс почти выкрикнула эти слова. Она была явно разочарована.

– Ничего… Примерно сколько? – настаивала Мадлен.

Робер дышал на свой бокал и кончиком носа рисовал на запотевшем стекле узоры.

– Чего – сколько? – спросил он.

– Дорогой! Это наши женские разговоры!

Робер поднял руки: а, ну это святое, все эти женские истории. Он повернулся к официанту, чтобы заказать еще пива, был бы там бильярд, он бы пошел попытать счастья в игре.

Мадлен с улыбкой посмотрела на Леонс:

– Итак…

Леонс уставилась на руки. Две, ответила она, показав ответ на пальцах.

– Вы точно уверены?

– Ну да, уверена!

– Уверены в чем?

Опять Робер. Леонс повернулась к нему:

– Дорогой, ты не мог бы нас оставить на минутку, пожалуйста?

Раз им охота поговорить о женском, Робер счел своим долгом показать, что он настоящий джентльмен, и встал:

– Если вас это не обеспокоит… не забеспокоит вас… не побеспокоит вас, дамы, пойду-ка я курну.

– Да идите уже, – сказала Мадлен. И как только он ушел, добавила: – Леонс, прежде всего, умоляю вас, – она схватила ее за руки, – скажите… Как вы можете жить с таким типом?

Что касается секса – в этом деле она не способна была устоять перед Робером, – тут Леонс легко могла объяснить свою позицию, однако воспоминание о дурных делах, в которых она чувствовала себя виновной, помешало ей проявить нелюбезность. Поэтому она ограничилась тем, что по одному высвободила пальцы из рук Мадлен, как будто собиралась их посчитать:

– Дорогая Мадлен, в плане, ну, скажем… интимном, уверяю вас, что вы не задавали бы мне такой вопрос, если бы нашли подобного типа.

Это было жестоко, и обе об этом знали. Они разъединили руки.

– Мне нужен паспорт, – заявила Леонс.

– Через несколько дней я вам его отдам, но он уже не будет иметь никакого действия. Хуже. Он приведет вас прямо в тюрьму.

Леонс побледнела. Неужели конец? Отсутствие паспорта означало невозможность побега, а значит, крах всех надежд. Как у утопающего в последние мгновения жизни, у нее перед глазами пронесся путь, который, начиная с детства, привел ее сюда, в это кафе: испытания, отец, Касабланка, горести, беременность, секс, мужчины, побег – и Робер, Париж, Мадлен Перикур – и Жубер…

– Когда вы меня отпустите?

– Скоро. Через несколько дней вы будете свободны.

– Свободна! А на какие деньги?

– Да, я знаю, жизнь – нелегкая штука. Радуйтесь хотя бы тому, что я не отправляю вас за решетку…

– Откуда мне знать, что вы этого не сделаете, когда я больше не буду вам нужна?

Мадлен долго не сводила с нее глаз.

– Да ниоткуда. Кстати, я вам этого никогда и не обещала. И чтобы избавить меня от соблазна вас туда отправить, советую сотрудничать со мной…

Мадлен вошла в комнату Поля:

– Скажи-ка, котенок…

Стояла теплая ночь, все окна были открыты, и воздух снаружи проникал внутрь небольшими теплыми волнами, как будто что-то нашептывающими на ухо.

– Я хорошенько подумала. Тебе бы хотелось поехать в Берлин послушать Соланж?

Поль закричал:

– Ма…мама!

Он сжал мать в своих объятиях. Она засмеялась:

– Ты же меня задушишь, дай же мне вздохнуть, да боже ж ты мой!

Поль посерьезнел и схватил свою грифельную доску.

«А деньги? У нас же нет денег!»

– У нас их и правда немного. Но с тех пор как мы здесь, я потребовала от тебя стольких жертв, ты больше не покупаешь пластинки, ты не поехал ни в одно путешествие, несмотря на приглашения… Ну и вообще, в конце-то концов… – Она посмотрела на него любящим взглядом. – Итак? Как насчет Берлина?

Поль завопил от радости. Торопливо вошла Влади:

– Wszystko w porządku? [42] Все в порядке? (польск.)

– Да, вс…все в по… хорошо, – закричал Поль, – мы едем в… Бер…лин!

Тотчас усомнившись, он схватил доску и быстро написал: «Мама, так это же послезавтра! Мы ни за что не успеем!»

Мадлен, как фокусник, поискала в рукаве и вынула оттуда три билета на поезд. В первом классе. Поль нахмурился. Тому, что мать придумала это путешествие в последний момент, он еще мог найти объяснение. Но то, что она купила самые дорогие билеты, поразило его. И уж то, что один билет выписан на имя Леонс Жубер, показалось ему, честно говоря, загадочным и таинственным. Поль почесал подбородок.

– Официально я с тобой не поеду. Ты поедешь с Влади.

– W porządku! [43] Идет! (польск.)

– Что она говорит? – спросила Мадлен.

– Она со…согласна.

– Но я должна кое-что тебе объяснить, потому что… мне понадобится твоя помощь.

На Восточном вокзале было многолюдно. Поль испытывал крайнее возбуждение. Когда Влади взяла его на руки, чтобы занести в купе, он вспомнил свое путешествие в Милан. Боже мой, как это было давно. Соланж тогда приехала встречать его на вокзал, и он вновь воскрешал в памяти тьму журналистов и репортеров, круговорот кружев и накидок, вдруг возникший из паровозного дыма… Поль страшился встречи с ней.

Несмотря на разорение, на деньги, которые теперь приходилось считать, на скромную квартиру и ворчливых соседей, на кошмары, теперь более редкие, но по-прежнему столь же неистовые, Поль не мог сказать ничего другого, кроме того, что он счастливый ребенок. Мать оберегала его, Влади оберегала его, две женщины для него одного, кто бы мог похвастаться тем же?

Соланж уже давно была одинока. Он злился на себя за то, что позволил себе сомневаться в ней, раздражаться на нее, даже подумать о таком… Боже ты мой, они едут в Берлин! Он вспоминал газетные заголовки и испытывал такое сладкое возбуждение, словно оказался героем приключенческого романа. Он повернулся, поискал глазами мать, увидел улыбающуюся Влади, такую же, как всегда, и сердце его сжалось от волнения, потому что он осознал, как сильно ее любит.