Фока Бурлачук - Черниговского полка поручик

— Ничего у вас не выйдет…

Голиков и Бочаров переглянулись.

— Алеша, а может, лучше пойти и рассказать всю матушку-правду Черниговцеву? Но нам он может не поверить, зная, что мы были дружны с Сухиновым. Вот если бы ты сходил, — рассуждал Голиков, помогая пьяному встать.

Казаков, не отвечая на вопрос, протянул руку:

— Дай закурить, Вася.

Бочаров подал ему кусочек бумаги, насыпал табаку. Казаков молча свернул закрутку, прикурил от папиросы и, сделав несколько затяжек, выпалил…

— Опоздали…

— Что значит опоздали? Кто опоздал? — допытывался Голиков.

— Ну, сказал, опоздали, значит, опоздали… Где у тебя водка, Вася?

— Водка, водка, — передразнил Бочаров. — Прежде дело, а потом водка. Но с тобой сегодня, видимо, бесполезно говорить.

Голиков и Бочаров сделали вид, что оставляют Казакова, пошли в сторону бараков.

— Мальцы! — прохрипел он. — Воротитесь!

— Ну, что еще? — обернувшись, спросил Голиков.

— Я вам кое-что расскажу. Но ни гу-гу… Сухинову и без нас будет крышка…

— Да брось трепаться. Ты его плохо знаешь, скорее он с нами разделается, — озабоченно произнес Бочаров.

— Сказал крышка, значит, крышка. А если Черниговцев не обманет, нас досрочно освободят. Сегодня я ему все рассказал…

— Ах ты подлец! — не удержался Голиков и со всей силы влепил ему кулаком в нос.

Казаков схватился руками за лицо, наклонил голову вниз. По пальцам сочилась кровь.

Бочаров схватил толстую сухую корягу и, размахнувшись, тяжело опустил ее на голову изменника…

— Иван Иванович как в воду глядел. Помнишь, он не хотел вовлекать его в дело? — сказал Голиков.

— Да, это моя вина. Настоял тогда я, — словно оправдывался Бочаров. — А теперь куда его?

— К старой горной выработке… Там никто не найдет.

На обратном пути друзья спустились к реке, отмыли руки.

— Фу, как мерзко на душе, — сказал Бочаров. — Первый раз такое пришлось…

— У меня тоже не лучше, но сейчас нам некогда рассуждениями заниматься. Я побегу доложу Ивану Ивановичу, успокою его маленько, а ты, братец, топай, куда глаза глядят. Помнишь приказ Ивана Ивановича? Хорошо, что он дал тебе денег. Только не вздумай переходить границу. Китайцы враз ухлопают. Ну, прощай, брат, — сказал Голиков и обнял Бочарова.

Подходя к дому Сухинова, Голиков услышал какой-то шум, остановился, а через минуту увидел, как из калитки вышел офицер, следом за ним со связанными назад руками солдаты вели Сухинова…

Голиков долго ходил по улице, но только он вошел в барак, на него накинулись солдаты, связали и отвели в острог.

Начали лихорадочный поиск бежавших Бочарова и Казакова. На их поимку подняли всех, кого только можно было.

На пятые сутки Бочарова схватили. На вопрос, где Казаков, он твердил, что бежали вместе, но на второй день разругались и пошли в разные стороны.

Для уличения злоумышленников нужен был доносчик, но Казаков как в воду канул.

Черниговцев ходил сам не свой: «Неужели Казаков все наврал?» — мучило сомнение.

Надо было что-то делать, и тогда к Бочарову применили пытку. Он не выдержал, заявил:

— Да, Сухинов побуждал каторжников на возмущение. Говорил, что надо перебить стражу…

Так как Сухинов по-прежнему все отрицал, следователь берг-гауптман Киргизов решил учинить ему очную ставку с Бочаровым.

Бочарова привели к следователю. Там уже стоял посреди комнаты Сухинов. Открытым, полным презрения и ненависти взглядом впился он в вошедшего. В те минуты он был страшен.

— Ну-с, Бочаров, расскажите, о чем вам говорил Сухинов? — потребовал следователь.

Тот посмотрел на Сухинова, и глаза их встретились. Взгляд Сухинова, горящий лютой ненавистью, парализовал Бочарова.

Несколько минут он подумал, а потом, запинаясь, выдавил:

— Все, что я прежде говорил, — напраслина. Сухинов ничего такого не сказал. Это я придумал.

Следователь вскочил из-за стола, подбежал к нему и, по-змеиному шипя, потребовал:

— А ну-ка, повтори свои слова!

Бочаров молчал.

— Повтори, паразит!

— Я все наврал…

— Ах, так, — и следователь изо всей силы ударил Бочарова в лицо.

Сухинов шагнул к чиновнику:

— Почто бьешь закованного, подлец?

От неожиданности и под суровым взглядом Сухинова тот стушевался, отошел к дверям и позвал караульного:

— Уведите обоих!

В середине декабря 1828 года фельдъегерь из Петербурга доставил в Иркутск гражданскому губернатору Цейдлеру распоряжение шефа жандармов Бенкендорфа: вскоре через Иркутск в Читу будет проезжать человек от князя Волконского, надобно тщательно обыскать, дабы не допустить увоза ничего сверх предписываемого инструкцией.

— Ох, эти князья, — тяжко вздохнул Цейдлер.

Он хорошо помнил, как летом сестра государственного преступника Волконского прислала на постоянное жительство в Иркутск своего человека Павлова, дав ему вольную. Оборотистый Павлов сразу начал заводить подозрительные знакомства. Через его посредство государственные преступники намеревались установить прочную связь с Петербургом и Москвой. Было доложено генерал-губернатору Лавинскому, последний распорядился немедленно выслать Павлова обратно…

Сутки спустя Сухинова опять привели на допрос. Следователь решил изменить тактику. Он вежливо усадил его, протянул папиросу, с ноткой искренности в голосе сказал:

— Вы, конечно, понимаете, нелегкая наша служба. Случается, вспылишь. Чего уж тут…

Такое необычное признание настораживало, нельзя было понять, для чего вся эта комедия, но развязка наступила тут же. Следователь покопался в папке, извлек оттуда конверт, показал допрашиваемому.

— Вам, полагаю, знаком этот почерк?

Сухинов взглянул на конверт — и сердце дрогнуло: это было письмо от Кати.

— Ваша любимая, аль невеста, приехала в Иркутск. Вчера здесь был генерал Лепарский, он велел передать вам, что ежели вы во всем учините искреннее признание, он оставит ваше дело без последствий и, окроме того, разрешит вашей невесте здесь поселение…

— Благодарю вас, гражданин следователь, но милости мне никакие не нужны, а ежели вы порядочный человек, то письмо, адресованное мне, отдайте.

— К великому сожалению, у меня только конверт, не осудите… Ну, так вы утверждаете, что Казаков оклеветал вас. Возможно, возможно… Придется малость повременить, пока поймаем Казакова. А над предложением их превосходительства генерала Лепарского подумайте. Пару суток я не буду беспокоить вас.

В камере Сухинов упал на топчан, застонал от душевной боли. «Вот сволочи, придумали нравственную пытку. Перехватили письмо от Кати, сказывают, что и сама в Иркутске. Может ли такое быть?»

…Лето… Жаркое, пахнущее созревающими хлебами и мятой. Она шла очень быстро, он едва поспевал за ней. А когда подошли к речке, остановились, и тогда Катя сказала: