Шэрон Пенман - Королевский выкуп. Капкан для крестоносца

Остальные бывшие в комнате не спешили расходиться после того как отбыл Лоншан, потому как рассказ о злоключениях Ричарда в Трифельсе сильно потряс их. Уилл был до предела возмущен фактом, что короля заковали в железо как обычного преступника, а Губерта страшно испугало коварство Генриха. Он нахмурился, вспомнив, с каким легким сердцем расставался с Ричардом в Шпейере, будучи убежден, что освобождение государя теперь обеспечено. Внук Алиеноры вызвался проводить бабушку обратно в королевский зал, выстроенный для венценосных посетителей. Она с улыбкой оперлась на его руку, как будто имела дело с настоящим кавалером. Но далеко они не ушли, потому как, едва приблизившись к двери, Отто замедлил шаг:

– Бабушка, я охотно соглашаюсь стать заложником за дядю Ричарда. Ничем иным я не могу помочь ему обрести свободу. И тебе не нужно будет переживать за моего маленького братишку, когда нас пошлют в Германию. Я позабочусь о Вильгельме и сделаю все возможное, чтобы не дать ему угодить в неприятности, – пообещал мальчик с серьезностью, весьма удивительной для его юного возраста. Он унаследовал от отца темные волосы, но был выше родителя, почти таким же рослым, как Ричард в его годы. Подобно сестре, парень унаследовал красоту матери, а его быстрая, приятная улыбка неизменно напоминала королеве о дочери, скоропостижно умершей от болезни в возрасте всего тридцати трех лет.

– Чтобы помешать Вильгельму угодить в неприятности, придется бдить день и ночь, – заметила она.

Отто усмехнулся, поцеловал ее в щеку и направился в гостевой зал аббатства. Алиенора стояла и смотрела ему вслед. Она очень привязалась к Отто, сильнее похожему на ее дочь, чем его энергичная сестра Рихенца и девятилетний сорванец-брат. Вся эта троица росла при английском дворе. Они приехали вместе с родителями, когда Генрих Лев и Тильда были изгнаны германским императором, и остались, когда отец, мать и старший их брат Генрик получили три года спустя разрешение вернуться в Саксонию. Вильгельм, появившийся на свет в Винчестере, пока мать пребывала в опале, и Отто, уехавший из Саксонии в пять лет, говорили по-французски лучше, чем по-немецки, и по приезде в Германию окажутся незнакомцами в чужой стране. Алиенора многое бы отдала ради того, чтобы избавить внуков от этого испытания, но ничего не могла поделать: Генрих фон Гогенштауфен настаивал на включении их в число заложников, потому что их отец и брат находились в рядах мятежников, угрожающих его трону.

Небо в этот час было темнее, чем в полночь, звезды сияли, как далекие костры чуждого мира. Алиенора вглядывалась в эти белые огоньки в надежде, что ее сын тоже смотрит на них в этот тихий весенний вечер. Подумав про дни, проведенные им в Трифельсе, вне солнца, неба и свежего воздуха, она ощутила, как сдавливает у нее в груди. Эту тяжесть ей предстоит нести до дня его освобождения. А если он не наступит?

Фрейлины угадали ее настроение и держались тихо. Алиенора не сомневалась, что не сумеет заснуть. Не зная, чем еще заняться, королева позволила им приготовить себя к ночи. Но как и опасалась, как только погасли свечи и опустился полог кровати, сила ее воли дала трещину и на глазах выступили колючие слезы. Она так долго жила в страхе: с той самой минуты, как Ричард отплыл из Сицилии в Святую землю. Многие из его подданных отчаялись дождаться его возвращения, и бывали темные ночи, когда Алиенора разделяла эти сомнения. Но ему как-то удалось пережить свирепые шторма в Греческом море, губительную лихорадку, кровавые битвы, даже при его бесшабашном стремлении всегда находиться в гуще сражения. И все это ради того, чтобы теперь, на пути домой, оказаться в опасности куда более страшной, чем все беды Утремера. Вновь ей казалось, что она несет бодрствование у смертного одра. Мысль о его плене рождала в ней достаточно ярости, чтобы отгонять страх. Но только не ночью. Затем Губерт Вальтер принес весть о триумфе Ричарда в Шпейере, и страх наконец отступил, съежившись под согревающими лучами надежды. Алиенора уверила себя, что худшее позади, что сын скоро будет дома. Поэтому оказалась безоружна, когда сильнее всего нуждалась в этом, и была сокрушена одним упоминанием про замок Трифельс.

Как бы ни старалась она уснуть, воспоминания не отпускали. Опасения за судьбу повзрослевшего сына неразрывно сплетались с картинами из его детства. Ворочаясь с боку на бок, она видела перед собой двенадцатилетнего мальчугана, упрашивающего брата Хэла дать ему попытать силы в упражнении с квинтином [15] Квинтин – столб для рыцарских упражнений с копьем. . Он тогда был выбит из седла и полетел в грязь, но тут же со смехом поднялся, горя желанием пробовать снова. Королева улыбалась сквозь слезы, вспоминая, как Ричард и Жоффруа подложили ей змею в кровать. Закрыв глаза, она слышала голос сына, просившего ее послушать первую сочиненную им песню. Он умолял сказать по правде, понравилась ли песня, а потом добавил с усмешкой: «Но это если понравится, мама. Если нет, то можешь солгать!».

Ей всегда казалось, что есть проклятие, распространяющееся только на матерей, удваивающее их горе. Но однажды Гарри признался тоже, что всякий раз, когда видит во сне их умершего сына Хэла, он предстает ему душераздирающе юным. Слишком много детей похоронили они, она и Гарри. Потеря первенца стала тяжелейшим из испытаний. Ей пришлось беспомощно смотреть, как малыш плачет и хватает ртом воздух. Он умер после недельных мучений, всего двух месяцев отроду. Она не видела, как Хэла убивает кровавый понос, узнав об этом только после его смерти. Гибель Жоффруа на турнире тоже была как гром среди ясного неба. Поутру она думала о нем, как о живом и здоровом, а к ночи он ушел из ее жизни, но не из сердца. Не получала она вестей и о горячке, забравшей Тильду, узнав о трагедии спустя шесть недель после того как дочь испустила последний вздох. Время не сгладило острых краев памяти о той утрате. И о том, как ей пришлось сообщить о смерти Тильды ее детям. Рихенца незадолго до этого вышла замуж за Жофре Першского и могла выплакаться в объятьях супруга, а вот утешать Отто и маленького Вильгельма, слишком юных, чтобы постичь ужасную конечность жизни, выпало ей, Алиеноре.

К ее трауру по Хэлу и Жоффруа примешивалось чувство вины, она изводила себя запоздалыми угрызениями совести за совершенные ошибки и упущенные возможности. Они с Гарри часто выказывали себя плохими родителями, но она не подведет, не имеет права подвести теперь Ричарда. Нельзя поддаваться отчаянию, нужно твердо помнить, что этот призрак мальчика, витающий вокруг нее сегодня, на самом деле мужчина тридцати пяти лет, такой бесстрашный воин, что по словам его соратников, стоит ему попросить, и солдаты пойдут за ним через реки крови хоть до самых Геркулесовых Столпов. Человек, способный вселить в людей такую преданность, сможет выдержать любые испытания, какие измыслит германский император. Но какой ценой? Ей ли было не знать, какие раны оставляет в душе заточение.