Росс Лэйдлоу - Юстиниан

— Но, если Лукреций прав, я не увижу мою Феодору!

— Возможно, вы встретитесь с ней в загробной жизни не так, как встречаются живые люди, — мягко сказал Тан Шинь. — Она — уже часть бесконечного, ты будешь тем же в итоге — и оба вы будете поглощены вселенной и воссоединитесь с Создателем... или, если угодно, на небесах. Разве это не бесконечно больше и лучше, чем несовершенное и ограниченное «Я» земного бытия человека?

— Я отлучу отца Эутропуса от церкви и предам анафеме, а монастырь разрушу!

— Не верю. Так мог бы говорить император Юстиниан. Но брат Мартин уже иной, он прикоснулся к Бесконечному. Как говорил Эпикур, «никто не может войти в одну реку дважды». Сегодня я оставляю монастырь, мой друг, и отправляюсь в дальнее паломничество. На прощание посоветую тебе подумать над мудрыми словами Лукреция: «Ничто не исчезает...»

Опечаленный уходом Тан Шиня, которого он уже привык считать своим другом, угнетённый неясным страхом, Юстиниан ушёл из монастыря и долго бродил по окрестностям, пытаясь привести свои мысли в порядок. Разум его был в смятении, но вскоре он подошёл к обрыву и присел на камень, чтобы передохнуть. Измученный и уставший, император смотрел прямо перед собой...

Отвесная пропасть не менее 100 футов глубиной. Далеко внизу, на каменном выступе лежало большое неряшливое гнездо, в котором копошились два птенца-орлёнка. Спустя несколько мгновений с небес упала тень — и мать-орлица принесла им в когтях крошечного ягнёнка. Переживая за него и несчастную мать-овцу, Юстиниан смотрел, как орлята жадно разрывают тушку крючковатыми клювами. Чтобы могли жить одни существа, другие должны умереть... Тан Шинь верил в бесконечную череду перерождений, преобразование составляло суть Вселенной... если так, то Лукреций был прав. «Ничто не исчезает...» Можно ли подтвердить это на практике? Возьмём реку, думал император. Она течёт к морю и исчезает в нём, но затем вода испаряется с его поверхности, и получаются облака. Их охлаждает ветер, и они проливаются на землю дождём, снова становясь рекой. «Ничто не исчезает...» Цикл бесконечен.

Была ли в этом параллель с афтартодокетизмом? Если атомы, которые, согласно Лукрецию, после смерти рассеиваются, превращаясь в ничто, остаются неизменными — то... ничто не исчезает. В этом смысле тело Христа действительно нетленно.

«Если Христос не воскрес, то вера ваша напрасна», — сказал Павел. Но даже если принять учение Лукреция, то Вознесение всё равно состоялось — пусть и не в общепринятом смысле. Юстиниан нашёл эту мысль странно успокаивающей. Он вернулся в монастырь в странном состоянии, близком к какому-то прозрению, пытаясь сформулировать для себя некую доктрину. Всё это, думал он, нужно написать на языке, понятном всем без исключения гражданам Империи, и так, чтобы не устрашить и не оттолкнуть верующих. Подобно Павлу, следовавшему в Дамаск, он чувствовал, что пелена упала с его глаз; все его чувства обострились до немного пугающей, но приятной ясности. Как говорил тот же Павел в послании коринфянам — «когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое: ибо видимое временно, а невидимое вечно».

Вернувшись в Константинополь, Юстиниан, не теряя времени, обнародовал новую доктрину афтартодокетизма. Пусть его подданные не могли понять её сразу в полной мере — а он и сам понимал её лишь частично, — но император чувствовал, что это важно и что люди должны ему поверить — а понимание придёт позже. На протяжении всего этого года — тридцать девятого года своего царствования [161] 565 год. — Юстиниан работал над уточнениями и разъяснениями к новому догмату церкви, изучая и сравнивая тексты и внося бесконечные пометы. Каждую ночь светились окна Великого Дворца, свидетельствуя о неустанных трудах Неспящего во благо своему народу.

Светились они и в ночь на 14 ноября, когда постельничий Священной опочивальни Каллиник вошёл в кабинет императора Юстиниана и нашёл того мёртвым, сидящим за своим столом. Мёртвое лицо ещё хранило выражение восторга — как будто в последнюю минуту Юстиниану открылся смысл неуловимой доселе Истины...

Эпоха правления Юстиниана, занявшая большую часть того, что называют «последним римским веком», с точки зрения выполнения главной цели, которую он поставил перед собой — восстановление Западной Римской Империи и установление в ней единоверия, — должна быть названа неудачной... но неудача эта — поистине эпических масштабов.

В течение нескольких поколений после его смерти громадная территория его Империи — изрядно расширенная с завоеванием Африки, Италии и Южной Испании — под натиском лангобардов, аварцев и воинствующих исламистов сократилась до анатолийского «огрызка» — плюс архипелаг разбросанных по всему Западу форпостов. Миссия создания религиозного единства тоже провалилась — попытки примирить монофизитов и халкидонцев Востока и Запада при помощи «Эдикта об осуждении Трёх Глав» и доктрины афтартодокетизма в результате только отдалили друг от друга две противоборствующие стороны. В любом случае эпическая борьба двух ветвей христианства, породившая столько гонений, бед и раздоров в V—VI веках, стала нелепым анахронизмом после того, как арабы завоевали Римскую Африку, Римский Египет, Римскую Палестину и Римскую Сирию. В такой же анахронизм превратилось после начала исламской оккупации (во время правления Царя Царей) и казавшееся бесконечным противостояние Рима и Персии.

Однако, несмотря на то что дело всей его жизни пошло прахом, Юстиниан оставил нам в наследство наиболее ценное достояние своей эпохи — римское право. Знаменитые «Институции» Юстиниана и Трибониана послужили основой для правовых систем многих стран — и служат по сей день, например, в Шотландии и Голландии. Кроме того, Юстиниану мы обязаны существованием множества великолепных построек, прежде всего — собора Святой Софии. Этот храм можно по праву назвать апогеем римского архитектурного и инженерного гения. Даже если бы от Юстиниана нам досталось только одно это здание — мир уже в неоплатном долгу.

В яркой метафоричной форме Питер Браун в своей мудрой и наводящей на размышления книге «Мир поздней античности» приводит яркую метафору: путешественник едет на поезде и «в конце долгого пути осознает, что пейзаж за окном изменился, — точно так же в нескольких поколениях, живших между правлениями Юстиниана и Ираклия, мы можем почувствовать и воочию увидеть зарождение средневекового мира».

Между тем мир, в котором родился Юстиниан, был полностью римским. В год его смерти, 565-й, только-только появились признаки того, что с античностью покончено, — первой ласточкой было закрытие афинских школ, после чего усилилось увлечение религиозными вопросами в ущерб рациональной философии. Пожалуй, определённым знамением можно считать тот факт, что почти одновременно с кончиной Юстиниана, около 570 года родился человек, чьим последователям было суждено завоевать мир Юстиниана, — Магомет...