Морис Магр - Кровь Тулузы

Расправив плечи и вдохнув полной грудью, я радостно принялся звонить. Я звонил просто так, но торопливые звуки множились, перебивая друг друга, и превратились в набат.

Возбуждение, порождённое страхом, распространяется быстрее всего. Сначала со всех сторон захлопали двери. Через слуховое окно, расположенное на высоте моей головы, при свете звёзд я различил силуэты с изогнувшимися, словно вопросительный знак, шеями. Из часовни донёсся топот: все находившиеся там монахи, те, кто молились, и те, кто просто спали стоя, молитвенно сложив руки, бросились наружу. На пороге они столкнулись с теми, кто бежал им навстречу в надежде обрести убежище в часовне. Вымощенный плитами двор и галереи наполнились беспорядочными возгласами. Я различил голос эконома, вопившего: «Сокровище! Спасите сокровище!» Некий Лоран, слабоумный от природы и подверженный припадкам, с визгом упал на землю. Отца Робера я опознал по неимоверной толщине. Раздобыв где-то огромный крест, он торжественно вздымал его, словно всеобщее спасение зависело только от него.

Внезапно раздался отчётливый, не допускающий возражений голос, голос того, кто знает, что говорит:

— Это солдаты сеньора д’Юсса.

Сеньор д’Юсса, необузданный и обратившийся в ересь [4] Еретическое учение альбигойцев утверждало, что земная жизнь — творение злых демонов и человек обречён на постоянное перевоплощение. Реинкарнация продолжается до тех пор, пока человек полностью не избавится от желаний и привязанностей. , издавна вёл тяжбы с законниками из Меркюса и совсем недавно угрожал разграбить аббатство. А он имел обыкновение исполнять свои обещания. Следом послышалось бряцание оружия. Несомненно, где-то в уголке монахи вооружались. Но те, кто толпился посреди двора и на траве, были уверены, что солдаты д’Юсса высадили ворота.

Я продолжал звонить. И вот уже далеко на севере моему звону внял тамошний колокол, потом откликнулся ещё один, на юге, и постепенно я стал слышать звон со всех сторон горизонта. Колокольный набат звенел, и эхо, громкое и бесконечное, беспрепятственно проникало в долины и горные ущелья. Я быстро сообразил, где находились источники звуков. Я знал, на какой зубчатой башне, на колокольне какой церкви висели звонившие сейчас колокола. Один гудел на башне Сан-Сальви в Альби, другой в передовом барбакане подле восточной стены Каркассонна, ещё один колокол находился в церкви Сен-Назер в Безье. Звучали и совсем дальние колокола — в Магелоне, в Бокэре, те, что раскачивались в башнях, построенных из приморского камня, выщербленного укусами сарацинских стрел. И у всех в голосе звенело отчаяние, все сулили народу бедствия, печали, гибель красоты. Разбуженный мною набат раскатился зычным кличем, пробудил все колокола Юга, вдохнул жизнь в бронзу, и её гулкое звучание эхом откликнулось в моём сердце.

У меня не хватило времени ни удивиться, ни опечалиться. Я почувствовал, как чьи-то руки крепко обхватили меня и чьё-то лицо притиснулось к моему лицу. По гнилому запаху, исходившему изо рта монаха, я узнал брата, приставленного к колокольне звонарём. То ли по злобе, то ли по недомыслию он имел отвратительную привычку дышать смрадом прямо в лицо собеседнику.

— Ты зачем звонишь? Кто приказал тебе звонить?

Он был явно возмущён тем, что кто-то посмел узурпировать его обязанность. Собравшись с силами, я оттолкнул его; видимо, в моём взгляде его что-то сильно испугало, ибо он с криком припустил вниз по лестнице.

Я спустился следом, прислушиваясь к колокольным звонам, угасавшим среди безмолвных рек и молчаливых долин. У подножия башни толпилась кучка монахов, вознамерившихся допросить звонившего: они ожидали от него объяснений. Увидев меня, они заговорили все разом, столь велико было их желание узнать, что за опасность грозила монастырю.

— Что? Что случилось? — окружив меня, наперебой загалдели они.

Неожиданно я завопил:

— Господь отвернулся от вас! Господь отвернулся от вас! — И одновременно высвободился от вцепившихся в меня рук.

Хватило всего одной секунды, чтобы их страх сменился яростью и жаждой мщения. И пока я метался из стороны в сторону, увёртываясь от разъярённых монахов, сотни голосов кричали, что брат Дальмас сошёл с ума и надо схватить его. Известие о моём безумии донеслось до каждой кельи, о нём кричали из окон, а один монах даже известил об этом звёзды на бледнеющем ночном небе: спасаясь от опасности, он добрался до самого шпица часовни.

Влетев в живот брата Робера, я схватил крест, который он держал в руках, и швырнул его под ноги преследователям. Бросился в коридор, захлопнул за собой дверь, бегом промчался через пустынный рефекторий и выскочил в огород. Я вдруг вспомнил, что в глубине его была лестница, приставленная к стене.

Я перелез через стену и мягко скатился на душистое, большое и терпеливое тело земли. Вдалеке, среди люцерны и виноградных лоз, переговаривались утренние сверчки. Справа в бледном свете зари проступал гребнистый скат вершины Седур. Я знал, если пойти по берегу Арьежа вверх по течению, точно отыщешь брод, а там рукой подать до лесной чащи, где меня будет невозможно отыскать. Я вскочил и побежал.

Я мчался так быстро, что не заметил крошечную кочку, споткнулся и полетел на землю. Падая, я невольно обхватил руками покрытый травой бугорок, увенчанный маленьким каменным крестом. Господи! Я приник к глинистому холмику, под которым без всякого гроба пожелал упокоиться Марциал, дабы тело его поскорее перешло в коренья, корневища и соки, питающие растения.

За ту секунду, понадобившуюся мне, чтобы разогнуть колени и, оттолкнувшись руками от земли, встать на ноги, я услышал его слова, обращённые ко мне:

— Иди в лес, сын мой, там ты не услышишь звуков человечьего голоса. Учись, и да помогут тебе вой волков, хруст веток, журчанье воды средь камешков. Ибо живое слово родится из молчания человека. Тем, кому, подобно тебе, предназначено увековечить истину с помощью летучих речей, следует в одиночестве готовиться к рождению слова.

Я продолжил бег, и радость моя была столь велика, что у меня словно крылья выросли. Отныне я знал своё предназначение.

Я жил в горах, словно дикий зверь. Днём я наблюдал, как скачут с ветки на ветку белки, скользят по камням ящерицы, словно дневные звёзды выскакивают из травы сверкающие кузнечики. По вечерам я спускался в долину, где стояли крестьянские дома, и женщины выносили мне миску, до краёв наполненную супом с объедками, какие обычно выносят собакам. Я слышал недовольную брань мужчин в домах и видел их гневные взоры: жители Фуа почти все обратились в новую ересь и ненавидели тех, кто носил рясу и тонзуру.