Морис Магр - Кровь Тулузы

Монах умолк, задумчиво уставившись на раскинувшееся перед нами озеро.

— А не являются ли вон те белые птицы, что сидят на верхушке колокольни, посланцами духа, покинувшими нижний мир? — поинтересовался я.

Монах не ответил, а, наоборот, озабоченно посмотрел в другую сторону: так отворачиваются, когда вспоминают о безмерно важных делах. Потом он протянул руку и пощупал ткань моей одежды.

— Хорошее качество, — произнёс он и, едва заметно пожав плечами, тронул с места коня.

— Могу я поинтересоваться, к какому ордену вы принадлежите? — спросил я его.

— Прежде я был капуцином, а теперь принадлежу к одному из нищенствующих орденов [38] Кармелиты, доминиканцы, францисканцы. и странствую сам по себе.

И он горделиво вскинул голову, отчего борода его задралась высоко вверх.

— Я никогда не видел нищенствующих монахов на лошади…

— Это чтобы объехать больше мест, где подают милостыню.

— … а тем более с такими длинными шпорами.

— Это чтобы погонять мою кобылку, когда приходится удирать.

— И с такой длинной шпагой…

— Это чтобы карать тех, кто плохо подаёт.

Я поёжился: а вдруг он и меня причислит к сей категории? К счастью, странный нищий пришпорил коня и галопом поскакал прочь. Но прежде чем исчезнуть за поворотом дороги, он обернулся и махнул мне рукой на прощанье.

Настало время, и в Тулузе сменились консулы; новые советники обо мне уже не вспоминали. И если бы я вдруг решил вернуться в город, меня вряд ли стали бы преследовать. К тому же Тулуза, которую иногда называют городом ста церквей, обладает огромной силой притяжения — в нём всегда обитает, в него приходит и из него уходит множество чужестранцев.

— Сегодня «жирный вторник» [39] Mardi gras — последний день карнавала (у католиков Ветхий пост начинается в среду). , никому и в голову не придёт останавливать нас, — уверенно произнёс Торнебю.

Вдалеке уже виднелись островерхие купола колоколен, но прежде чем войти в город, мы с Торнебю решили воспользоваться ласковой послеполуденной погодой и, устроившись на обочине, принялись уничтожать запасы пищи из котомки Торнебю.

Внезапно раздались громкие голоса, мы подняли головы и увидели странную процессию, состоявшую почти из одних женщин, устало бредущих по дороге; несколько женщин ехали на ослах и мулах. Все участницы этого необычного шествия, возглавляемого субъектом в огромной шляпе и чёрной одежде, были одеты крикливо и вызывающе. Следом за субъектом в шляпе, извлекавшим на ходу заунывные звуки из арабской гузлы, шёл, опираясь на палку, седовласый карлик; время от времени он вскидывал руку и, казалось, ободрял и тех, кто шёл, и тех, кто ехал.

Поравнявшись со мной, процессия остановилась, и я быстро уразумел, что особы в ярких нарядах относятся к представительницам древнейшей профессии.

Карлик подал знак, и в ту же секунду женщины с облегчением побросали на землю свой скудный скарб и с оханьем и стонами стали опускаться прямо на дорогу. На их лицах лежала печать усталости и тревоги: грим размазался, у многих на щеках виднелись припорошённые дорожной пылью потёки слёз. Из доносившихся до меня жалоб и проклятий я понял, что всех их постигло ужасное несчастье, и, согнанные с насиженных мест, они решили отправиться в Тулузу, где, как известно, работы таким женщинам хватало всегда. Пышноволосый карлик, доверительно взяв меня за руку, подробно поведал мне об их горестях.

Суровые гугеноты, исполнявшие обязанности консулов города Памье, три дня назад приняли решение изгнать из города всех публичных женщин, ибо хотели избежать непристойных сцен, случившихся в прошлом году во время карнавала. Консулы, в частной жизни являвшиеся ещё большими распутниками, чем прочие горожане, сердцами обладали каменными, а потому дали несчастным всего несколько часов на сборы. Среди проклятий, летевших в сторону консулов, чаще всего звучало имя Раймона Пелипара. В молодости этот Пелипар поднял жителей Памье и повёл их грабить обитель иезуитов. Теперь, состарившись, он начал гонения на беззащитных проституток. Интересно, если бы я отправился к иезуитам Тулузы и сказал им: «Вот новые жертвы Раймона Пелипара!», вызвали бы они городских стражников, чтобы те сопроводили несчастных женщин в Памье и помогли им вселиться обратно в принадлежавшие им дома?

Подобная мысль мелькнула, но не задержалась у меня в голове. Иезуиты Тулузы не станут исправлять несправедливость, допущенную по отношению к публичным женщинам. Скорее всего, принимая во внимание перемирие между католиками и гугенотами, установленное королевским эдиктом, они воспользуются им как поводом и попытаются вернуть себе разорённый памьерцами коллегиал.

Я точно знал, что вход в город закрыт для чужаков, точнее, для нищих и проституток, но, не желая оскорблять и без того несчастных женщин, я наклонился к карлику, дабы вполголоса поделиться ним своими опасениями.

И всё же речь моя оказалась недостаточно тихой, сидевшие поблизости женщины услышали меня, и тотчас стенания и вопли их зазвучали ещё громче.

Итак, их гонят отовсюду! Для них нет места на земле! Но разве Тулуза не католический город? «Интересно, — подумал я, — откуда у них в головах установилась странная связь между католической религией и их ремеслом?» И хотя ответа на этот вопрос я не услышал, тем не менее все свои упования женщины связывали только с Тулузой. Получалось, что ежели они не смогут туда попасть, значит, им придётся умереть.

Высокая девица в красном, с косами почти такого же цвета, размахивала руками прямо перед моим носом.

— Я, я тебе это говорю, я, Провансалька Бонис! В Тулузе меня каждая собака знает! Слышал о Корнюссоне, бывшем королевском сенешале? Так вот, он сделает всё, что я пожелаю. Как только меня увидит, так тут же предоставит в моё распоряжение целый дворец!

Пожилая женщина в надвинутой по самые глаза шляпе с огромными полями, опираясь на палку, приблизилась ко мне и отвела в сторону, видимо желая переговорить наедине: так поступают кумушки, когда хотят о чём-нибудь договориться. Это была содержательница публичного дома.

— Моя сестра Онорина Рузье владеет борделем на улице Аш. Она может принять четырёх несчастных. Ну разве такое сострадание не похвально? И заметьте, она просит прислать к ней самых старых, тех, кому труднее всего прожить. Помогите мне войти в Тулузу вон с теми четырьмя, что стоят поодаль, и я дам вам двадцать пять экю.

И она немедленно принялась шарить в складках широкой юбки, так что мне даже пришлось удержать её за руку, дабы остановить сей порыв: я не мог ничего ей обещать.

Торнебю с сомнением качал головой. Стражники, охранявшие ворота Тулузы, с каждым годом становились всё строже. Я вспомнил, что совсем недавно из страха перед чумой они оставили умирать у городских ворот нищих из Лорагэ и Нарбонна. Дело было летом, и непогребённые трупы едва не спровоцировали вспышку чумы, боязнь которой стала причиной гибели этих людей. Ещё горожане опасались бандитов, многочисленные шайки которых бродили по окрестным деревням, а также нападения гугенотов. Впрочем, возможно, заключённый недавно мир и ослабил бдительность стражей города, но я о том ничего не знал.