Вячеслав Усов - Огненное предзимье: Повесть о Степане Разине

Над дальними стенными взгорьями поднялась огненная юрта солнца. С заалевшей звонницы Богородицкого монастыря снова воззвал колокол, но не к молитве. На улицах слободок появились люди и потянулись к запертым воротам города. И у пристани ожило несколько стружков. Один из них, груженый, отвалил от мостков и затолкался веслами на стрежень. Его, конечно, сразу перехватили, а когда Разин подскакал к берегу, проворные казаки разгрузили наполовину. Струг был забит бочками икры, связками вязиги и провисной рыбой — ходовым волжским товаром. Его хозяин, нижегородский целовальник Иван Савельев, с тоской смотрел, как тридцативедерная бочка потрескивает под топориком,

Разин остановил казаков:

— Все не брать!.. Куда исторопился, гостюшка?

— В Синбирск.

— Что же, оставим мы тебе товару на разживу. А которую бочку казаки разбили — не обессудь. Поделишься?

— Разве мне жаль?! — лицемерно обрадовался целовальник.

Позже он станет жаловаться, что «сколько у нево воры рыбы взяли и что в остатке, он того не ведает», но до Симбирска он добрался без потерь. Тамошние посадские на его жалобы, наверно, отвечали: «Вишь, поделился ты со Степаном Тимофеичем, а не ограбили тебя».

Даже этого мелкого торгаша использовал Разин.

Иван Савельев рассказал, что приключилось в городе и отчего так безмятежно заиграли колокола в Богородицком монастыре.

Не нынче утром, а накануне саратовцы прослышали о приближении Разина. Московские стрельцы полка Давыдова, со знанием дела оценив готовность города к обороне, в полном порядке погрузились в струги и уплыли. Оставшиеся на посаде сообразили, что город — в их руках. Стрелецкий голова Давыдов с сотниками едва успел сбежать — уже под вечер, тайно. Посадские и стрельцы, не захотевшие бросать свои дома, явились на воеводский двор.

Они схватили Кузьму Лутохина с братом, нескольких сотников-дворян и посадили в подклет. В ответ на укоризны воеводы ему пообещали, что «отпечалуют» его у Разина, когда тот займет Саратов. Здесь уже слышали, что Разин не казнит «одобренных» народом начальников и воевод.

Казаки двинулись к воротам. Разин и есаулы ехали впереди открыто, мирно. Колокола примолкли… Ворота отворились со ржавым скрипом, в них показалось несколько иноков с хоругвями. За ними — игумен Богородицкой обители с большой иконой, а справа от него служка нес серебряную тарель с хлебом и солью. Игумена сопровождали выборные посадские, а население слобод и города густеющей толпой стягивалось к воротам.

Разин сошел с коня и двинулся навстречу. Есаулы последовали за ним, броско сверкая шитьем жупанов и стальными наплечными пластинами. Настала удивительная тишина, будто в толпе боялись даже кашлять. Игумен произнес, не возвышая голоса:

— В сей день успения пресвятой богородицы, нашей предстательницы на небесах, священство, клир и градские люди город тебе, сын мой, отворяют с миром.

Молчание затянулось. Все ожидали, что скажет Разин. О нем ходило много верных и ложных слухов — будто он гнал священников из Черкасска, не признавал святости брака, пренебрегал молитвой и богохульствовал… Он, не прикасаясь к хлебу, сказал:

— Благослови нас и наше дело, отче.

Игумен поднял дрогнувшую в его руках икону, и утреннее солнце резко отразилось в серебре оклада. По толпе горожан прошел какой-то облегченный, растроганный шумок, женщины поднесли к глазам платочки. Разин преломил хлеб и скупо обмакнул его в зернистую соль.

На воеводском дворе он вел себя иначе.

Среди вооруженных и разодетых есаулов и казаков из ближнего окружения атамана выборные саратовцы потерялись, отошли в тень. Караульные вывели Кузьму Лутохина, его брата Юрия — стрелецкого голову, сотников и напоследок — бедно одетого человека, сразу вставшего отдельно от больших людей, чтобы все видели, что он — сам по себе… Лутохин вырвал локоть у караульного, сварливо оглянулся на выборных посадских — тех, что обещали «отпечаловать» его, но Разин не дал ему слова сказать:

— Конокрад! Вот мы и повстречались с тобой. Сколь ты нам под Царицыном докуки творил, лазутчиков засылал, а под конец остатних лошадей угнал. А ведаешь ли ты, как на Дону конокрадов бьют?

Многое мог вытерпеть Лутохин, только не эдакое поношение. Он грозно вперил глаза в Степана, тот не отвел своих. У воеводы слабо и брезгливо шевельнулись губы, словно он плюнуть захотел, но раздумал. Разин добавил:

— Мне с воеводами низовых городков вроде тебя свариться недосуг, меня Казань да Нижний ждут. А вы мне путь перебегаете, задерживаете. Неужто гибели своей не чуете? Чуешь ты свою гибель, Кузьма Лутохин?

Двое из выборных посадских нерешительно выдвинулись вперед. Наверно, вспомнили, что им поручено просить за воеводу. Но что-то приморозило им бойкие языки — слишком близко вдруг запахло смертью, хоть не своей, но все же… Они задумались — так ли им жалко воеводу, он их никогда не жалел.

Неожиданно брат воеводы Юрий просипел:

— А я в посылки под Царицын не ходил, коней не отгонял!

Разин и казаки расхохотались, бедно одетый человек, стоявший отдельно, осторожно вторил им. Разин его заметил наконец:

— Ты кто таков? Лазутчик?

— Я Гришка Митрофанов, человек подаренный! — выкрикнул тот и сразу успокоился.

Он оказался крепостным Юрия Лутохина, а Юрий подарил его на именины брату Кузьме, при коем Митрофанов неотлучно пребывал, даже в подклет попал. Разина передернуло, он обернулся к Осипову:

— Максим! Али крестьянин уже скотиной стал, что его на именины дарят? Допрежь такого не слыхали.

— Не было, верно. Да к тому, видать, идет. Скоро дворяне станут крестьян на вывод продавать, им только право дай.

Даже грозное Уложение Алексея Михайловича не дозволяло помещикам торговать крестьянами отдельно от земли. Разин взглянул на Юрия Лутохина и сотников, зябко ежившихся под набиравшим силу августовским солнцем, и приговорил:

— Всех… в воду.

Когда он выходил со двора, не слыша слабого ропота посадских, подаренный Митрофанов кинулся за ним. Степан Тимофеевич бросил через плечо:

— Не записать ли в казаки?

— Пиши! — воскликнул Митрофанов. — Я… сослужу!

И верно — он пошел за Разиным в Симбирск, дрался там до последних боев.

А на главной площади Саратова заголосило стальное било, созывая посадских на первый вольный круг. Им предстояло выбрать городских старшин — «в воеводское место»…

…В Саратове Степан Тимофеевич простился с братом Фролом. Тот возвращался на Дон, чтобы взбодрить казаков, поторопить их, как задумано, выступить против тамбовских воевод. Этим походом на Тамбов Разин начинал большую отвлекающую войну на южных границах коренной России, надеясь отвлечь туда главную часть московских войск. Потом придет черед других атаманов, и у всех будет одна задача — дать основному войску Разина занять большие города на Волге и, может быть, зазимовать в Казани или Нижнем Новгороде. Братья простились весело — покуда все шло, как задумано…