Жорж Блон - Великий час океанов. Том 2

Через одиннадцать дней, 3 сентября, он достигает острова Гран-Канария. «Еретик» в прекрасном состоянии, «потерпевший кораблекрушение» – тоже, несмотря на то, что их встречали шквалы. Он осуществил на деле свои теории о морской воде, рыбе, планктоне и не чувствовал себя от этого хуже.

В воскресенье 19 октября Бомбар покидает Канарские острова. Теперь до самых Антилл не будет никаких остановок. В следующее воскресенье у него в дневнике тревожная запись: «Не удалось определить долготу». В понедельник – его день рождения. Родился он ровно двадцать восемь лет назад. «Судьба как будто изъявила милость и сделала мне в тот день праздничный подарок. Позади лодки у меня тянулась леска с привязанным к концу ее крючком, и вдруг большая птица, которую англичане называют shearwater [35]и названия которой по-французски я пока не удосужился узнать, бросилась на приманку, летучую рыбу без головы. Преодолевая чувство отвращения, я скрутил ей шею». Мясо птицы показалось рыбоядному путешественнику прекрасней бифштекса по-гамбургски, несмотря на привкус «даров моря».

28 октября вышли из строя единственные на лодке часы. В ночь с 29 на 30 октября лодку атаковала акула, но потом все же отстала от нее. Утром в дневнике появилась запись: «У меня выпал ноготь на мизинце правой ноги, а на кистях рук с тыльной стороны появилась странная сыпь, возможно от соли. Страшно боюсь фурункулеза, который причинил бы мне адскую боль и который мне не хотелось бы лечить, чтобы не портить эксперимента». Надо сказать, что на лодке имелся небольшой запечатанный ящичек с самыми необходимыми медикаментами. Однако Бомбар считал делом чести никогда не открывать его. «Печати» на нем остались нетронутыми.

В тот же день он спрашивает себя: «Было бы легче, если б я не был один?... Право же, обсуждать это ни к чему». В воскресенье 2 ноября, чтобы поймать слетевшую надувную подушку, Бомбар ныряет в воду. «Каков же был мой ужас, когда, собираясь вернуться на лодку, я увидел, что она бежит передо мной и я не могу сократить расстояния, какое нас разделяет. Плавучий якорь, напоминавший парашют, висел теперь как флажок. Ничто уже не сдерживало лодку». В конце концов человек, который тренировался, переплывая Ла-Манш, догнал «Еретика».

За лодкой увязывались дорады [36]. «Освоившиеся» рыбы избегали крючка, новички на него попадались. Каждое утро несколько летучих рыб шлепались в лодку. Особый сачок-цедилка выуживал планктон. Дневник отзывается тоской по привычному: «Холодно. Кружечку бы пива! Что меня больше всего угнетает, так это отсутствие пресной воды. Мне надоело есть рыбу, но еще больше надоело ее пить!»

Наконец 11 ноября, на двадцать четвертый день плавания, пошел дождь, благодатный дождь. Он смывал с тела соляную корку и, собранный на кусок брезента, утолял жажду. Когда небо прояснилось, над лодкой пролетел фаэтон, похожий на белого голубя с черным клювом. Птица могла прилететь только с берегов Америки. Это сразу подняло настроение, и вдруг появляется меч-рыба. Если она бросится в лобовую атаку, ее «меч» может разбить лодку. К счастью, она ушла вглубь и исчезла. Страх ее был, вероятно, не меньше, чем у Бомбара. Снова начинается дождь. 14 ноября в дневнике записано: «За последние двое суток я исстрадался больше, чем за все путешествие. Все тело у меня покрыто мелкими прыщами, язык обложен... Ливень продолжается и все промокло насквозь. Настроение не падает, но я начинаю уставать от этой бесконечной мокроты...» Вскоре бодрость духа, однако, понизится. Во время штормов разорвался парус, а потом «Еретик» застынет на месте. Ни корабля, ни земли не заметно на горизонте. 1 декабря: «Я сделал большую ошибку, рассматривая свои фотографии из Франции, Касабланки, Лас-Пальмаса, они навели на меня тоску. Испытание слишком уж затянулось, и эта страшная неуверенность – не знать, где находишься! Думаю, что осталось миль двести, но доплыву ли я послезавтра, через десять дней, через двадцать или через месяц? Если бы только увидеть судно! Если бы слушать радио, я не был бы так одинок в мире».

Четверг, 4 декабря: «На горизонте пусто, все еще пусто. Я начинаю физически изматываться». На другой день понос, изнурявший уже несколько суток, становится кровавым. «Если так будет продолжаться, лодка доплывет до берега, но привезет меня мертвого». 6 декабря Бомбар составляет завещание. После распоряжений, касающихся его жены и дочери, которой не было и трех месяцев, он заботится еще о своем плавании: «Хочу заявить, что нельзя допускать, чтобы потерпевшие кораблекрушение умирали, убитые авторами книг, предназначенных для потерпевших кораблекрушение, где признаки приближения земли сплошь ошибочны и лишают людей бодрости духа, убивая их таким образом».

8 декабря Бомбар, еще живой и негодующий, закончил свою мысль: «Право, мне трудно поверить, что такие субъекты, как автор книги для терпящих бедствие, пишут свои сочинения для американского флота и делают ошибки на каждом шагу. Автор утверждает, что птица фрегат появляется самое большее за 300 миль от берега. Я видел ее в среду. В субботу утром опять увидел сразу трех тропических птиц. Отсюда прямо вывод: три птицы вместе – до берега, может быть, всего 60-80 миль. Значит, я должен бы быть от него в 20 милях, однако на горизонте ничего...» Ничего, кроме гигантского ската, которого Бомбар фотографирует с ожившим интересом, не подозревая, к счастью для себя, что это чудовище может взмахом крыла перевернуть лодку или в один прыжок накрыть ее целиком.

И только в среду 11 декабря на горизонте появился большой корабль. Он подходил все ближе. Но заметят ли с него крохотную лодку? Бомбар схватил гелиограф и стал его отчаянно вертеть, стараясь направить солнечный луч в глаза какому-нибудь матросу, как мальчишки пускают зеркальцем зайчики. И его заметили! Изменив курс, судно направилось к «Еретику».

Происходит драма в духе Корнеля. Оставит ли Бомбар свой эксперимент незавершенным и будет продолжать плавание на борту корабля, посланного счастливым случаем? Все, кажется, говорило в пользу выбора именно этого решения: земля оказалась гораздо дальше, чем мог предположить путешественник по своим самым крайним расчетам. Полеты птиц сбивали его с толку. Целых 600 миль оставалось еще до ближайшего из Антильских островов. Да и опыт уже длился пятьдесят три дня, разве этого недостаточно? Но спасовать после стольких усилий означало бы все-таки лить воду на мельницу скептиков. Нет, надо плыть дальше, Двадцать дней отделяли смельчака от полной победы. Двадцать дней – куда ни шло!

Ален Бомбар все же поднялся на борт корабля. Он согласился принять там восхитительный душ и немного – совсем немного – поесть: глазунью из одного яйца, крохотный кусочек телячьей печенки, ложечку капусты и немного фруктов. Это нарушение «океанического» режима остановит понос, но вызовет другие расстройства и, как ни странно, заставит Бомбара угрожающе худеть.