Геннадий Седов - Балерина [Publisher: SelfPub]

Ах, какая всё это чепуха – её мечтания! Как разъедают они душу! Надо жить реальными вещами, а не в облаках витать, если не хочешь остаться у разбитого корыта. Лето в разгаре, Ники вернулся из Лондона ласковым и влюблённым, о женитьбе молчит, бриллиантовое колье подарил; через неделю – начало сезона в Красном: спектакли, шумные вечеринки в офицерских палатках, ночные коллективные поездки к цыганам, шампанское рекой. Жить, жить!

За целое лето он лишь дважды заехал в Каерово; один раз появился без предупреждения и не застал её дома (она была в это время в городе, на репетиции). В августе прислал коротенькую записку: уезжает вместе с отцом в Либаву, потом в Данию, целует дорогую панночку с головы до чудных ножек. Разлука затянулась, осенью она вернулась одна в особняк на Английском, порога которого он более никогда не переступал: в начале апреля 1894 года было объявлено о его помолвке с гессен-дармштадской принцессой.

Доведенная до отчаяния, она написала сгоряча несколько анонимных писем Алисе в Кобург, в которых чернила как могла неверного любовника. Письма попали в руки адресата. Вскрыв наугад одно из них, едва прочитав первые строки, принцесса передала всю пачку сидевшему рядом жениху, прибывшему на церемонию помолвки. Последовало тяжёлое объяснение – с обвинениями, упрёками, бурными слезами. Николаю стоило немалых усилий успокоить нареченную, заставить поверить, что мимолётное его увлечение Кшесинской – раз и навсегда закрытая страница, о которой следует как можно быстрее забыть.

По возвращению из Кобурга он попросил бывшую возлюбленную о свидании – вне дома, подальше от посторонних глаз. Встреча состоялась на пустынном Волконском шоссе, возле какого-то сарая. Дул ледяной ветер, летели по небу брюхатые сизые тучи; вот-вот опять должен был начаться дождь. Она приехала в карете, он верхом из лагеря. Стояли под навесом, держась за руки, по щиколотку в грязи. Говорили не о том, не так, как хотелось – невпопад. Он сказал, что приобрёл и записал на её имя особняк на Английском («Мой прощальный подарок… прости!»)… Просил в случае необходимости обращаться к нему лично. Добавил поспешно: «Помни, мы по-прежнему с тобой на «ты». Что бы со мною в жизни ни случилось, встреча с тобой останется навсегда самым светлым воспоминанием моей молодости»… «Да, да, да», – повторяла она монотонно. У неё закоченели ноги в высоких ботиках, хлюпало в носу. Смысл того, что он говорил, доходил до неё с трудом.

– Мне пора, Маля… – он сжал ей до боли ладонь. – Не плачь, не плачь, прошу!

Повёл за плечи к карете, помог взобраться.

Выглянув напоследок из тронувшегося экипажа, она быстро-быстро его перекрестила…

Осталось в памяти с детских лет: за стеклянными резными дверцами серванта в гостиной родительского дома, среди фарфоровых статуэток и хрусталя – хранимый с незапамятных времён золотой портсигар с искусстно выложённой бриллиантовыми камешками монограммой: «Николай Первый». Царский подарок папеньке после памятного бала в Зимнем, когда конфиденциально обучавшийся у Кшесинского государь лихо исполнил на глазах у присутствовавших зажигательную мазурку.

Причуды властителей не обязательно суетны и бесплодны. В ряде случаев они приносят пользу обществу. Любовь Николая Первого к бальным танцам и балету – тому пример.

По возвращении домой после поездки в 1836 году в Россию легендарная Мария Тальони рассказывала со смесью восхищения и ужаса об эпизоде в стенах петербургского Большого театра, свидетельницей которого случайно стала. В гастрольном балете «Восстание в серале» ей предстояло танцевать партию предводительницы восставших против султана наложниц. Появившись за несколько дней до премьеры в театре, чтобы провести репетицию с кордебалетом, она к немалому своему изумлению обнаружила на сцене рядом с постановщиком и дирижёром нескольких гвардейских унтер-офицеров в парадной форме и с ружьями на плечах. На недоумённый её вопрос о причине нахождения бравых вояк на репетиции ей объяснили, что гвардейцы присланы по личному указанию императора Николая Первого – обучить «армию» восставших прелестниц уставным военным приёмам.

Офицеры, по словам Тальони, старались вовсю, кордебалет, перешёптываясь и хихикая, старательно копировал их действия. Танцовщицам, однако, затянувшийся процесс обучения артикулам и шагистике скоро надоел, они стали дурачиться, передразнивать за спиной военных, как неожиданно из-за кулис явился сопровождаемый свитой государь. Остановив репетицию и выйдя на середину помоста, Николай Первый объявил полушутя-полусерьёзно, что если милые дамы не будут заниматься как следует, он прикажет поставить их на два часа на мороз с ружьями.

«В тюниках и танцевальных башмачках», – добавил без тени улыбки.

Надо было видеть, смеясь вспоминала Тальони, с каким жаром принялся насмерть перепуганный сераль вышагивать строем и вскидывать над головой ружья. На следующей неделе царь присутствовал на премьере, горячо аплодировал вместе с публикой, лично поздравил её за кулисами с успехом и не пропускал впоследстии ни одного представления «Восстания в серале», ставшего одним из любимых его балетов.

С фактами не поспоришь. Как ни странно это звучит, но заимствованное у итальянцев и французов молодое искусство балета во многом обязано удачному развитию в России самодержцу, вошедшему в историю под прозвищем «Николай Палкин». С началом его царствования балетная труппа Санкт-Петербурга оказалась под особым попечительством царя-балетомана: взята на содержание казны, получила специальным указом статус императорской, вошла в подчинение министерства Двора. Денег на любимое искусство Николай не жалел. Шилось для участников требуемое количество костюмов и обуви, изготовлялись, в отличие от бедных в постановочном плане европейских театров, первоклассные декорации и реквизит, использовались дорогостоящие эффекты – пожары, землетрясения, грозы, закаты, восходы.

В балетных постановках с их стройной симметрией и незыблемыми канонами движений и поз император видел сходство со столь милыми его сердцу военными парадами. Побывавшего в Петербурге в те же годы, что и Тальони, французского литератора маркиза де Кюстина Николай пригласил однажды на вечер танцевальных миниатюр. Едва только опустился под гром оваций занавес, он с сияющим от восторга лицом обернулся к сидевшему рядом гостю:

– Вы заметили, маркиз? Кордебалет ни разу не сбился с шагу! Ей-ей, хоть сейчас всех поголовно в гвардию!

Сцена с гвардейскими унтер-офицерами в роли хореографов, поразившая когда-то Тальони, была по сути развёрнутой метафорой: шагающих не в ногу в Империи, считал Николай, быть не должно. Ни на плацу, ни в чиновной конторе, ни на театральных подмостках. Нигде!