Геннадий Седов - Балерина [Publisher: SelfPub]

Все было как в старые добрые времена: судейские вопросы, прения сторон, пламенные речи адвокатов. Защищавший её присяжный поверенный Хесин, потрясая копией купчей крепости на особняк по Большой Дворянской, доказывал, что священное право собственности остаётся в России нерушимым – никто не вправе завладевать самовольно чужим имуществом.

– Прошу не забывать! – желчно парировал поднявшийся вслед за ним на трибуну Козловский. – Революционные организации заняли упомянутое строение двадцать седьмого февраля. В день массового выступления трудящихся, когда возмущённый народ громил хоромы Кшесинской, считая их гнездом контрреволюции, а саму владелицу, бывшую царскую фаворитку, опасной заговорщицей. Здание уцелело лишь благодаря тому, что было занято представителями народных масс. Не случись этого, его попросту бы сожгли… О каком «священном праве» собственности говорит мой оппонент, когда за этими окнами (выразительный жест рукой) идёт борьба не на жизнь, а смерть? Когда стреляют пушки? Льётся кровь?

– Я не советовал бы адвокату Козловскому путать судебное заседание с солдатским митингом на площади, – заметил в ответ невозмутимо державшийся Хесин. – Говорите как юрист! Революция, которую вы так горячо защищаете, не может опираться на беззаконие. Иначе это будет анархия. А проще говоря – разбой…

Вернувшийся после десятиминутного совещания мировой судья огласил приговор. Случилось невероятное! В период царившего в России между февралём и октябрём семнадцатого года междувластия, паралича исполнительных учреждений, политики умиротворения, проводимой Таврическим дворцом по отношению к готовившим переворот «товарищам», скандальная звезда императорского балета, возбудившая против захвативших её недвижимость большевиков судебный процесс, выиграла его по всем статьям! Суд обязал десяток с лишним расквартированных в особняке организаций РСДРП (б) «со всеми проживающими лицами» освободить строение № 2–1 по Большой Дворянской улице и «очистить помещение от их имущества».

Не чувствовавшие ещё себя достаточно уверенно большевики сделали вид, что подчинились закону. В середине июня убрались из особняка, прихватив на всякий случай часть мебели, секретариат ЦК РСДРП (б) и Петроградский комитет РСДРП (б). Оставшиеся ссылались на трудности с поиском помещений, тянули время.

Грянул, между тем, завершившийся неудачей июльский мятеж большевиков. В ходе его подавления вызванный с Северного фронта 1-ый самокатный батальон 5-ой Армии штурмом овладел дворцом Кшесинской, выбив засевших в нем красногвардейцев. Едва отдышавшись от боя, самокатчики принялись тащить из разгромленнего дома всё, что не успели уворовать «товарищи»…

Небольшую часть имущества благодаря судебному решению Кшесинской всё же удалось спасти. Ей вернули один из конфискованных автомобилей, который она немедленно продала («хоть что-нибудь выручить, пока его вторично не отберут»). Купавшаяся недавно в роскоши, сорившая бессчётно деньгами, она на удивление скоро приспособилась к полуцыганскому образу жизни. Умерила аппетиты, радовалась любому подарку судьбы в тоскливой беспросветности дней. Пасхальным куличам для разговления на Пасху, присланным тайком из дома поваром Дени. Великолепному, «дореволюционному» завтраку, который устроил для них хозяин небольшого пансиона в Царском Селе, приходившийся приятелем её человеку Арнольду. Отвоёванному у солдатни, привезенному на телеге с реквизированной дачи пианино из шведской берёзы. Поездке в обществе великого князя Сергея Михайловича и Пети в Финляндию, в имение воспитателя императорского училища Н. А. Облакова, где они семейно отпраздновали день рождения сына. Природные качества – жизнелюбие и оптимизм – не раз приходили ей на помощь в трудные минуты жизни.

«Утром 8 ноября я увидела кадет, марширующих по Миллионной в направлении Зимнего дворца, – вспоминает Тамара Карсавина, – старшему из них на вид было лет восемнадцать. Днем стали раздаваться единичные выстрелы. Верные правительству войска забаррикадировали Дворцовую площадь и перекрыли боковые улицы. Основная борьба развернулась вокруг телефонной станции. Несколько часов я просидела, прижимая к уху телефонную трубку; время от времени в ответ звучал то мужской, то женский голос: «Какой номер?» Я могла проследить, как телефонная станция множество раз переходила из рук в руки. Говорили, будто другой берег реки отрезан, все мосты подняты; стоящий на Неве крейсер нацелен на Зимний дворец; крепость – в руках большевиков; батальон кадет и женский батальон защищали дворец изнутри, и несколько отрядов, верных правительству, обороняли позиции снаружи. Винные погреба по всему городу разграбили».

Верившая, как многие тогда, что события рано или поздно повернут в лучшую сторону, Кшесинская решила пересидеть грозу в безопасном месте – поехать на какое-то время с сыном на Кавказ, в Кисловодск, где уже находился покинувший армию, отправленный врачами на поправку из-за обострившегся бронхита Андрей.

Уезжала она с тяжёлым сердцем. За несколько дней до назначенного срока, когда удалось, наконец, отдышаться после беготни по канцелярским коридорам за разрешением на проезд по железной дороге, великий князь Сергей Михайлович, штатский к тому времени человек, лишённый как член царской фамилии генеральского чина и должности, нелепо выглядевший в люстриновом пиджаке и лакированных туфлях, преподнёс ей не ко времени сюрприз: предложил выйти за него замуж.

Её поставили перед трудным выбором. Сбросить со счёта двадцать два года совместной жизни было нелегко. В разгар войны, когда левую печать переполняли статьи о чудовищных злоупотреблениях, связанных с фронтовыми поставками, в Петрограде пронёсся слух о причастности Кшесинской к получению взяток от заинтересованных лиц – за содействие в делах, имевших касательство к военному ведомству. Так это было в действительности или нет, доказательств не существует, но репутация её понесла урон, имя было запятнано. Великого князя Сергея Михайловича убеждали порвать незамедлительно с нечистой на руку особой. Категорически настаивал на этом, в частности, его родной брат Николай, давший волю эмоциям в присланном с фронта пространном письме.

«То, что ты пишешь о Малечке, просто ужасно, – сказано было в ответе. – Я не знаю, кто против неё озлоблен, и причины этого озлобления кроются только либо в личных счётах по сцене, либо во вздорных слухах. Я клянусь перед образом, что за ней нет ни одного преступления. Если её обвиняют во взятках, то это сплошная ложь. Все её дела вёл я, и я могу представить кому нужно все самые точные данные, какие деньги у неё есть и были и откуда поступили… Я знаю, что её дом грабили и грабят. Воображаю, сколько дорогих и художественных вещей пропали. Неужели ты не веришь своему брату, который клянётся, а веришь слухам, которые распускают злонамеренные люди?… Ты знаешь, как я привязан к Вове и как я горячо его люблю и как он ко мне привязан. Ты пишешь, что если я приеду, чтобы не смел с ними видеться. Что же я подлец – я брошу свою жену (гражданскую) и своего мальчика? Нет, я всю жизнь был честным и благородным, таким и останусь. Что было моё, всё должно перейти Вове».