А. Куприн - Зоркое око

И смяк как-то. Лицо ротного выплыло из тьмы.

– «Узнай, есть они на холме или нет».

И опять тьма стала злой, и опять Никифору показалось, что он одинокий и беспомощный. Он затаил дыхание и сжался, но, помня приказ ротного, полез дальше. Страх капля за каплей опять начал падать в душу. Сжимая обеими руками винтовку, он пошел по меже вниз, в лог, чтобы оттуда пробраться к холму. Он теперь знал, где наши и где враги. Пугало только, что тихо кругом. Так тихо, что слышно, как сердце стучит. А сапоги гремят, и трава шумит сердито. От усталости и напряжения в глазах у него порой вспыхивали золотистые искры.

Вдруг странный звук поразил его слух. Будто машина пыхтела где-то далеко. Пильщиков остановился и стал слушать.

Звук повторялся через равные промежутки. В нем было что-то знакомое, даже родное для Никифора, а что – он не мог понять.

Вслушиваясь, он осторожно полез дальше. Звук становился слышнее. Вот где-то здесь он начинается, будто в этой траве, растущей на склоне холма..

– Что такое? – думал Пильщиков, напряженно вслушиваясь.

Будто вот-вот знакомое, а не узнаешь. .

И вдруг он присел от ужаса:

– Батюшки, да ведь это храпит кто-то!

Все внутри у него метнулось.

Бежать!

Но сдержался. Замер. Весь напрягся, слушая. Да, теперь ясно: храпит кто-то. Здорово так храпит, настоящим мужичьим храпом. Пильщиков, как зверь, весь насторожился, пригнулся и полез туда, откуда слышался храп. Ступнет раз и остановится. Ступнет другой и остановится. Крался и весь дрожал. Всякий момент он готов был и выстрелить, и ударить штыком.

Руки клещами вцепились в винтовку.

Неясное забелелось в темноте, и оттуда густо, трубой валил храп. Настоящий такой, вкусный, от которого самому спать хочется.

Пильщиков осмелел. Он уже прямо шел к спящему.

Вот «он». Весь тут. Вот-вот. . Руки разбросал, голова запрокинулась. Но кто? Может быть, наш, русский?

Пильщиков потянул носом незнакомый запах:

– Австрияк. Наши так не пахнут.

Он присел и стал щупать кругом.

Винтовка и ранец из кожи лежали сбоку. На винтовке штык-нож. Поблескивает в темноте. Пильщиков потянул винтовку к себе. Теперь враг был безоружен.

«Га. Спит. Заня-ятно!..» – подумал Пильщиков и пристально присмотрелся к спящему.

Здоровый австрияк. Большемордый. Рот раскрыл, а в горле будто телега едет и тарахтит. И таким родным, страшно близким пахнуло на Пильщикова от этого храпа, что он заулыбался.

– Умаялся. Тоже, поди, достается.

Он минуту посидел возле спящего на корточках, не зная, что делать, послушал, затаив дыхание. Кроме храпа и далеких выстрелов, ничего не было слышно.

Потом, не торопясь, он надел на себя ранец и взял в правую руку винтовку австрийца, а в левую – свою винтовку и осторожно пошел назад довольный, хитренько улыбающийся...

А тот все храпел, храпел...

Ног под собой не чувствовал Никифор, когда шел к ротному.

Эге!. А может теперь другой крест дадут? Ведь это фокус – обокрасть австрийского часового.

Вот бы и не улыбался, да рот уголками к ушам тянется

И все лицо блестит, как блин скоромный.

– Видел?

– Так точно, ваше бродь. Видел. Тот бугор-то, что вы мне показывали...

– Ну?

– Там на нем австрияк.

А у самого глазки хитренько поблескивают. Рассказал он все по порядку, как крался, как кричала сова, в каком месте встретил врага.

– Вот винтовку и ранец забрал

Ротный взял винтовку, осмотрел со всех сторон. Исправна, заряжена.

– Молодец. А в ранце-то смотрел, что там есть?

– Никак нет, не спопешился.

Расстегнули ранец – белье, еда, книжка какая-то...

– Та-ак, – протянул ротный. – А самого-то австрийца нельзя было живьем привести?

– Никак нет. Голоса недалеко были слышны. Сумно, а слышно. Ежели бы я его разбудил да повел, он закричал бы.

– Так, это, положим, верно. Ты хорошо сообразил.

Молодец.

– Рад стараться, ваше бродь.

– А чем же ты его?

– Ась?

– Опять ты ась говоришь, – поморщился офицер, – я спрашиваю, чем ты его, врага-то, прикончил?

– Вот ранец и винтовку взял у него.

– Ну да, это так. А с самим-то с ним что ты сделал?

– А он там остался.

– Я знаю, что там остался. Но чем ты убил-то его?

Пильщиков широко открытыми, удивленными глазами посмотрел на офицера. Высокий, рябоватый, кряж настоящий.

И счастливое сияние на лице померкло. А рот чуть открылся.

– Ты же убил его?

– Никак нет.

– Как так? Ты его не тронул?

– Да он же спал, ваше бродь.

– Ну так что же, что спал, черт тебя побери! – вдруг закричал офицер, поднимаясь со стула. – Ты должен был убить его. Раз нельзя взять в плен, надо убить. Он кто тебе?

Брат родной? Или отец твой?..

– Никак нет.

– Кто же он тебе? Враг?

– Так точно.

– Так почему же ты его не убил?

– Да я же говорю... Он же спал, ваше бродь.

Офицер злыми, потемневшими глазами посмотрел на

Никифора.

– Ну, видали такого болвана? А? Я тебя под суд, негодяя, отдам.

Офицер протянул со стола бумажку, подержал ее, швырнул.

Сам красный весь. И показалось Пильщикову, что офицер не все понял, объяснить надо.

– Ваше благородие, встрияк-то спал. . храпел. умаялся должно. Ежели б не спал, я б его в полон взял альбо поранил. А то он спит и храпит. Здорово так храпит. Доведись вот мне… Иной раз так умаешься, ног не чуешь под собой.

Бывало, ребята в казармах будят иной раз: «Никишка, не храпи».

Офицер пристально посмотрел на Пильщикова, а тот, знай, ест его глазами.

По уставу, как нужно.

Сероглазый кряж. Такой на вид исполнительный, а на груди белеет «Георгий». И вдруг поползла, поползла улыбка по губам офицера. Будто и не хочет, а смеется.

– Ах ты урод этакий! Балда! Какой ты воин? Ты мужик.

Пшел вон...

Повернулся Пильщиков налево кругом, вышел, полный недоумения. И, отойдя от избы, сказал вслух, по привычке, ни к кому не обращаясь:

– Главное дело, спал он. И притом же – храпел ...

БОРИС ЛАВРЕНЁВ

РАССКАЗ О ПРОСТОЙ ВЕЩИ

КИНЕМАТОГРАФ

Улица… Рассвет…

На стене косо и наспех наклеенный листок…

ЭКСТЕННОЕ СООБЩЕНИЕ.

Красные покидают город. Части доброармии вступили

в предместье. Население призывается к спокойствию.

Мимо листка проходит запыленный красноармеец.

Тяжело волочит винтовку.

Видит листок…

…срывает с бешенством и внезапной злобой.

Губы его шевелятся… Ясно, что он с надрывом и длинно ругается.

ИНОСТРАНЕЦ

Зеркало в облезлой раме, с зелеными пятнами гнили на внутренней стороне, треснуло когда-то пополам, склеивали его неумелые руки, и половинки сошлись неровно, под углом.

От этого лицо резалось трещиной на две части, нелепо ломалось, и рот растягивался к левому уху идиотской гримасой.