Владимир Положенцев - Белая Бестия

— Замечательно. Дай я тебя поцелую.

Костя тут же припал к губам Анны, укусил почти до крови. Терпи, говорила она себе, жизнь и золото того стоят. Когда Талый схватил ее за грудь, стал больно мять, она перехватила его руку, сжала пальцы так, что Костя замычал, отстранился. Встряхнул кисть:

— Вот ведь, бестия, с тобой не забалуешь. Ха-ха.

— Всему свое время, Костенька. Я ведь не девица из местного борделя. Кстати, а где Бекасов?

От одного упоминания ротмистра, Талого воротило. Он поморщился:

— Лева Задов повел твоего Петю в магазин Овчинникова, показать где динамит находится, где, короче, он смерть должен завтра принять.

— Мне бы тоже заглянуть в магазин, поглядеть где тот люк в подземелье.

— Ты что! Про него кроме меня и пары хлопцев никто не знает. Никого из Овчинниковых здесь не осталось, у нас в магазине свал всякого барахла — плакаты старые, сломанные пулеметы.

В комнату заглянул совсем юный махновец. Он был одет в синий кафтан с желтым обкладом, лихо перепоясан ремнями и пулеметными лентами. Каракулевая шапка была чуть ли не большего его самого.

— Вот вы где, — вытер нос парубок. — Батька срочно требует к себе дамочку.

— Зачем? — недовольно спросил Костя.

— А я знаю? По мне хоть, чтоб орехи колоть.

— Проснулся, мало выпил, — проворчал Талый. — Иди, сейчас приведу. В штабе что ль Батька?

— В штабе.

Но тут мальчика кто-то оттянул назад. На его лице появилась жуткое удивление. «Ну ты…»., — произнес он и пропал в коридоре. А на пороге оказался улыбающийся во весь рот Махно.

— Послал мальца, а сам думаю-чем это сейчас занимается госпожа Бестия? Ха-ха. Костя, а ты чего тут? Тебе велено стеречь Анну Владимировну на расстоянии, а ты, сморю, уже примостился. Пошел вон.

Талый ни словом не возразив, схватил шапку, нахлобучил на голову, скрылся за дверью. Махно подсел к Анне, стал ее разглядывать, качая головой, цокая языком.

— Никогда не встречал такой очаровательной, гвоздично-пряной женщины, аж дотронуться страшно. Но очень хочется.

— А как же Галя? — ухмыльнулась Белоглазова.

— Гапа — это моя судьба, мой крест, моя вторая половина. Любовь же совсем другое. Сладкое, но к сожалению, не вечное. Вас, Анна Владимировна, нельзя не любить, вы держите мужское сердце в своих ручках, позволяете ему биться или приказываете замирать. От вас исходит аромат райских садов.

— Да вы поэт, Нестор Иванович.

— Признаюсь, в детстве писал стихи, пробовал даже публиковаться, но меня не оценили. Я вообще добрый романтик, лирик, с нежной ранимой душой. За что же вы хотите меня убить, Анна Владимировна? Что вам лично я плохого сделал?

Анна замешкалась, такого резкого поворота в разговоре она не ожидала. Кажется, уже выяснили, что убивать Батьку она не собирается. Согласна на спектакль с его убийством, но не более. А Махно продолжал, не дождавшись ответа:

— Я не собираюсь теперь агитировать вас в очередной раз за анархическую идею, которой служу и буду служить до самой смерти. Хочу вам сказать о себе. Моим учителем в Бутырской тюрьме был Петр Андреевич Аршавин. Так вот он мне говорил — самое страшное преступление на свете — это не бороться со злом, принимать несправедливый мир таким какой он есть. С доисторических времен мир построен на иерархии и принуждении, прослойка паразитов всегда угнетала остальных. Я и до Бутырки пытался бороться с «паразитами». В восьмом году меня обвинили даже в убийстве чиновника военной управы. Но я его не убивал. Он подскользнулся во время нашей с ним беседы и разбил себе голову о край мраморного стола. Хотели повесть, но по молодости лет заменили казнь на пожизненный срок. И Аршавин мне открыл глаза на смысл жизни. И я борюсь со злом как могу. Ну что хорошего в ваших белых? Они предлагают победить зло, вернувшись к старой формуле — классовой иерархии, где прослойка богатых угнетает остальную массу. Что предлагают большевики? Бороться со злом насилием, запретами и террором. Мол, потом, когда массы станут лучше, осветлятся, террор прекратится. Не прекратится никогда. В этом наше с большевиками различие, при общих подходах к коммунизму. И я, лично я, Махно, создал армию, которая единственная противится белому и красному злу, которое они пытаются выдать за добродетель и благо для всего народа.

— Вы святой, — ухмыльнулась Анна.

— Да, можно сказать, святой, почему бы и нет? Так за что же вы меня хотите убить, Анна Владимировна, за мою святость?

— Про нехороших белых и красных я уже слышала от актера Пруткина и от вас пару часов назад. Кроме того, и сама уже пришла к выводу, что они не панацея для России. Что же касается лично вас… ненавидеть Батьку Махно у меня повода нет.

— Вот! Ну и славно, ну и хорошо! Хватит на этом. У меня сегодня именины, позвольте пригласить вас, так сказать, на интимный ужин.

— Интимный?

— В смысле для двоих.

— А Галя!

— Да что вы все — Галя, Галя, я свободный человек, в своей свободной Республике. Ну вернее, скоро провозглашу свободную крестьянскую республику, как только возьму Екатеринослав. Первым делом отменю диктатуру пролетариата, военный коммунизм на Украине и Кубани, запрещу лидерство компартии, объявлю третью социальную революцию для повсеместного свержения большевиков. Самоуправление на основе беспартийных Советов и главное, наконец-то, передам землю в свободное пользование крестьян. Сомневаетесь?

— Нет.

— Сомневаетесь. Я сам сомневаюсь, ха-ха. Но не отступлюсь.

Махно резко поднялся, задев ножнами шашки колено Анны. Она поморщилась от боли. Нестор Иванович позвал мальчишку:

— Скажи хлопцам внизу, что б проваливали все вон, Батька один тут гулять желает.

Мальчишка заржал, побежал выполнять приказ. Махно снова сел, взял Белоглазову за пальцы левой руки, внимательно их рассмотрел, вдруг начал целовать. Потом приложил ладонь Анны к своему лицу:

— От тебя исходит вечная жизнь или смерть, не пойму. Но оторваться невозможно. Дышать тобой-уже счастье. Идём.

Махно потащил Анну вниз. В зале кабака уже никого, кроме целовальника и двух его помощников не было. Один вытирал тряпкой стол у окна, другой ставил на него расторопно закуски, горшок с борщем, тарелку с тонкими колбасками, салом, бутылку с немецкой яблочной водкой.

— Виски английские давай, от шнапса у меня икота, ха-ха, не при даме будет сказано. Анна Владимировна, чего вы желаете?

Но ответа ждать не стал. Схватил бутылку шнапса и два фужера, наполнил прозрачной, пахнущей фруктами водкой:

— Пока виски принесут… давайте, госпожа Белоглазова, будем здравы.

Сразу, не чокаясь, выпил, зажал пальцами нос, захлопал заслезившимися глазками:

— Не иначе из падалицы. Но пробирает хорошо, до костей.

И опять схватил руку Анны, приложил к губам, принялся целовать.