Вадим Щукин - Красные плащи

«Священный отряд» быстро стал гордостью фиванцев.

Но существовала одна проблема. После изгнания спартиатов вожди демократии столкнулись с одним из последствий их господства — распространением противоестественной любви между мужчинами. Явление обычное и незазорное среди спартиатов проникло в фиванскую молодёжь, вызывая беспокойство граждан. Подобное случалось и прежде — но тогда такие люди не выставляли своих склонностей напоказ и старались держаться незаметнее.

— Покровительство и участие спартиатов придало пороку небывалый размах, — говорил Эпаминонд на совете беотархов. — Теперь поражённые им не скрывают его, но, наоборот, гордятся. Словно одержимые желанием умножить свои ряды и объявить нездоровую страсть нормой, а любовь к женщине — делом предосудительным и недостойным настоящего мужчины, они втягивают в свой круг всё новых и новых юношей, и среди дня охотятся на мальчиков так, что родители боятся выпускать их из дома.

Бывает, что одержимые нездоровой страстью жестоко расправляются с теми, кто отверг их домогательства. Многим старинным и уважаемым родам грозит пресечение. Молодые люди отказываются вступать в брак, не желая изменять своим дружкам. Девушки не желают выходить за таких замуж, заявляя, что лучше броситься с городской стены, чем жить с человеком, внушающим отвращение.

Этот порок подобен заразной болезни, — завершил он свою речь. — Иным людям зараза не страшна, для других же она весьма опасна. Позаботиться о них — наш долг. Кроме того, поведение больных возмущает гражданское спокойствие в городе. Вот почему я предлагаю изгнать всех замеченных в пороке из города!

Калий выступил с хитроумными доводами в защиту любви мужчины к мужчине. В ответ Эпаминонд возразил, что это болезнь, и болезнь смертельная — для следующего поколения, ибо ведёт к вырождению.

Совет был готов поддержать его предложение, но неожиданно слово взял Горгид:

— Я согласен с Эпаминондом в том, что распространение пагубной страсти опасно для города, — сказал он. — Но с другой стороны, хорошо ли в военное время лишать себя нескольких сотен сильных молодых бойцов? Я предлагаю свести их в один отряд городской стражи. Мы разместим его в Кадмее, и пусть они живут там, отделённые стенами от граждан, не беспокоя их.

Пелопид и Эпаминонд, поразмыслив, присоединились к нему. Решение было проведено Народным собранием, и три сотни молодых людей оставили свои семьи, чтобы отделить себя крепостными стенами от остального общества, жить своей особой общиной вне общества и одновременно служить этому обществу в качестве организованной военной силы. Они принесли особую клятву городу, и вскоре ответственное отношение бойцов отряда к своим обязанностям показало, что затея Горгида удалась.

Обучение воинов не прерывалось ни на один день — бег, поднятие тяжестей, борьба, гимнастика, а главное — выработка умения биться с противником копьём и мечом, в одиночку и строем, как единое целое, повинуясь голосу командира и сигналу трубы, проводились напряжённо, с полной отдачей сил.

Благодаря успехам в воинском обучении отряд получил особое внимание беотархов — они следили, чтобы воины хорошо питались, ни в чём не знали нужды и располагали прекрасным оружием — ведь священная клятва городу требовала от них победы или смерти!

Верность данному слову отряд показал во время вторжения Агесилая, и с тех пор, в память о священной клятве, за ним прочно закрепилось название «священный»...

Пелопид с удовлетворением оглядел застывшие шеренги бойцов в сверкающем тяжёлом вооружении. Радовали не только надёжные бронзовые латы и щиты, украшенные буквой «Тетта» и палицами — эмблемой родного города, но уверенность, исходящая от каждого бойца.

«Священный отряд» готов к походу хоть сейчас. Сто пятьдесят пар, спаянных узами странной противоестественной любви.

Хороши были и всадники на фессалийских конях, хотя, к огорчению Эпаминонда, пока ещё без новых доспехов и оружия.

— Отбери из добровольцев, что вызовутся идти с тобой после Народного собрания, только сотню лучших пельтастов и лучников, — посоветовал он другу после смотра. — Иначе они будут отставать от «священного отряда» на марше и мешать ему при манёвре.

— Так и поступлю, — кивнул Пелопид. — И ещё, — добавил он, когда друзья проверяли запасы продовольствия и лагерное имущество, — никаких повозок, запряжённых быками! Наше снабжение впереди, в готовых к восстанию городах Беотии!

— Тем не менее небольшие запасы спасут от неприятных случайностей. Повозки будут конными, и сосредоточить их надлежит не позже чем завтра — ведь до Народного собрания всего лишь два дня! Выступим на следующее утро после него. Эриал хорошо поработал за прошедший месяц: Беотия превратилась в готовый вспыхнуть сухой хворост. Мы поднесём факел.

— Помни, Пелопид: Случай рядом: недолго проживёт наше дело, если мы упустим его.

Замена бычьих повозок на конные — простой вопрос, но откладывать его на завтра было нельзя, и домой Эпаминонд вернулся поздно.

— Гость уже давно ждёт тебя, — встретил беотарха вольноотпущенник Керан; вместе со своей женой Антией он вёл нехитрое домашнее хозяйство Эпаминонда, постоянно сетуя на его невнимание к повседневным нуждам. — Он совершил омовение, но от пищи отказался, — не желает есть в одиночку.

— Зенон! — сияя радостью, распахнул объятия Эпаминонд, когда навстречу ему поднялся высокий худощавый мужчина в длинном хитоне из грубой серой ткани. Трудно сказать, сколько лет было гостю — во всяком случае, он выглядел старше Эпаминонда, быть может, благодаря лысине, начинавшей свой бег от высокого лба и заканчивавшей его за теменем, быть может, благодаря морщинкам, разбегавшимся от его добрых глаз, светящихся глубинной мудростью.

— Ты всё такой же, как и при нашей последней встрече, — говорил Эпаминонд, обнимая гостя, — похоже, время остановилось для тебя. В чём секрет?

— Скажу лишь главное, чтобы не утомлять тебя пространной речью, — отвечал тот после слов приветствия. — Нужно жить в гармонии с природой, частью которой мы являемся, во внутренней гармонии между телом, духом и разумом, а также соблюдать во всём ту меру, которой учил великий Сократ. К сожалению, лишь с годами приходишь к пониманию простых вещей. Иначе — кто знает? — на моей голове была бы такая же густая шевелюра, как и у тебя, дорогой друг.

— Превосходство в густоте волос над таким учёным, как Зенон, — последнее утешение для последнего из софистов, — рассмеялся Эпаминонд. — Но расскажи о себе.

— Я побывал в горном Эпире; едва не уничтоженный снежной бурей, перевалил величественный в одеянии своих скалистых отрогов Пинд, и попал в благодатные равнины Фессалии. Долго оставался я в городах орошаемой Пенеем Темпейской долины, особенно Лариссе. Обучал детей, наставлял молодёжь, дискутировал с местными философами. Остался бы там и дальше, но учёные мужи, отчаявшись одолеть меня в диспутах, прибегли к обычному для низких людей способу — навлекли на меня гнев тирана Ясона. Я осуждал его стремление распространить свою власть на всю Фессалию.