Всеволод Соловьев - Капитан гренадерской роты [Сборник]

— Этот перстень для меня достаточное доказательство, — сказала она Гурке слабым голосом. — Я знаю, что его нельзя подделать и что моя мать должна была послать именно его, чтоб убедить меня… Я поклялась ей исполнить ее волю — теперь делайте, что хотите. Но, прежде чем вы станете моим мужем, вы должны узнать, кого вы за себя берете. Садитесь и выслушайте меня, граф.

И она сама села, так как ноги отказывались держать ее.

— Но только одно — мы не можем терять времени, — заметил Гурко, боявшийся, что кто-нибудь или что-нибудь помешает исполнению его намерения теперь, когда все устроилось так скоро и без всяких затруднений. — Пастор и два моих свидетеля здесь, со мною, а после венчания мы сейчас же и отправимся в Краков. Экипаж приготовлен, и, если вам угодно, вас будет сопровождать панна Зося…

— Ах, не бойтесь — я не задержу вас, но я непременно должна сказать вам два слова…

Гурко приготовился почтительно слушать.

— Здесь почти все называют меня княжною, — начала Гальшка, задыхаясь и едва выговаривая слова. — Но ведь вы должны знать, что я вдова князя Сангушки. Моего мужа убили на моих глазах, мне не дали умереть с ним, связали мне руки и полумертвую привезли к матери. Я жива, но во мне все умерло — знайте это… Жизнь мне несносна, и люди несносны, мне бы умереть только — вот все, чего я желаю. Посмотрите на меня — разве я гожусь вам в жены: я больна, слаба, со мною ведь тяжело жить — я иногда по целым дням не в силах сказать слова… Мне нечего говорить вам, что я не люблю вас, — вы это и так, я думаю, видите. Но знайте, что никогда, никогда я не полюблю вас, ни вас, ни кого на свете. Если в вас есть хоть капля жалости, вы откажетесь от меня и оставите меня в покое… Если у вас нет ни сердца, ни совести, берите меня и замучьте меня скорее…

Она зарыдала… Она, кажется, умерла бы на месте, если б не вылились эти слезы, которые ее душили. Зося бросилась к ней и обняла ее. Она сама дрожала и плакала. Она не в силах была смотреть на несчастную Гальшку. Ей хотелось признаться во всем, молить себе прощения, выгнать Гурку.

Но разве это возможно? А ее собственное горе, ее обида, жажда мести, сосавшая ей сердце… Отказаться, и теперь, теперь, когда все готово, все устроено так смело и ловко… Нет, это невозможно!

И она только плакала и покрывала поцелуями холодные руки Гальшки.

— Успокойтесь, успокойтесь, моя дорогая Елена, — вкрадчивым голосом заговорил Гурко, — я не могу отказаться от своего счастья… Вы теперь нездоровы, и все вам кажется так мрачно. Новая жизнь спасет вас… Я сделаю все, чтобы успокоить вас, облегчить ваш недуг, излечить вас от него… Вы так еще молоды, рано думать о смерти, нужно жить. Успокойтесь!

— Я спокойна! — вдруг сказала Гальшка, отстранив Зосю и вставая.

Лицо у нее помертвело, глаза были сухи.

— Берите меня… ведите!

Она прошептала это страшным, не своим голосом.

Гурко бросился к ней и хотел обнять ее.

Она отшатнулась.

— Я еще не жена ваша!.. Вы сказали, что пастор здесь, с вами, что по вашей религии можно венчаться без всяких приготовлений дома… Так зовите его сюда, зовите скорее…

Гурко только этого и желал — он поспешил за пастором.

Зося решительно не понимала, что с нею. Ее била лихорадка, зубы стучали, а неудержимые слезы так и катились.

Гальшка это заметила.

— Ты плачешь, моя добрая Зося, — сказала она. — Тебе меня жалко… Не жалей… Так лучше, все лучше. Разве ты не видела Гурки?.. Да, ты правду говорила, когда советовала мне выбрать его в женихи… Он в самом деле самый лучший жених для меня… Теперь я вижу, чувствую, что с ним скоро успокоюсь. Так чего же ты — не плачь, не жалей… поздравь меня!

Зося закрыла лицо руками и уже громко рыдала.

Гальшка подошла к ней, обняла ее.

— Не плачь, не плачь, моя дорогая. Пойди собери скорее, что нужно для тебя и для меня. Ведь мы вместе поедем, сегодня же, скоро… Не оставляй меня…

В это время входил Гурко с пастором и своими двумя свидетелями.

Зося взглянула на них страшными, покрасневшими от слез глазами и выбежала из комнаты.

Гальшка как будто преобразилась. Она не казалась уже больше подавленной горем, безнадежной и беспомощной женщиной. Даже усталости и слабости в ней не было заметно. Если она что-нибудь чувствовала, то разве только нетерпение, чтобы скорее все кончилось, чтобы скорее вырваться отсюда и уехать все равно куда, только чтоб была ночь кругом, холодная, черная ночь с завыванием ветра и снежной вьюгой. Ей отвратительны казались эти комнаты, стены ее как будто давили.

Только бы скорее отсюда!

Пастор, человек очень сдержанный и холодный, всецело преданный интересам Гурки, поразился, увидя Гальшку. Как и все, он много слышал о красоте ее, но он не мог себе и представить ничего подобного.

Она просто, с врожденной ей величественной грацией ответила на его поклон и вопросительно взглянула на Гурку. Тот взял ее за руку и подвел к столу, на котором пастор уже разложил бумагу для подписи и открыл молитвенник.

Пастор начал говорить мерным голосом, с заученными ударениями на некоторых словах. Гурко, набожно склонив голову, казалось, внимательно слушал. Но это не мешало ему то и дело искоса взглядывать на Гальшку. Ему с трудом верилось, что все обошлось так благополучно. Он ожидал сцен, слез, рыданий, боялся, что кто-нибудь услышит их и станет стучаться в комнаты…

Но ничего этого не случилось. Гальшка только назвала его человеком без сердца и совести, да и то в такой приличной форме, что ему нечего было обижаться. Она сама торопила венчание, она так спокойна, так удивительно спокойна… И как хороша она! Нет, он до сих пор, значит, еще не разглядел ее как следует. Ему казалось, что она подурнела после болезни. Правда, она очень худа и страшно бледна, но что это за чудная мраморная бледность, как к ней идет это величавое спокойствие и полное равнодушие ко всему, которое так и бросается в ней в глаза с первого раза!..

Нет, из нее выйдет отличная жена… О, он сумеет заставить ее отказаться от всяких причуд и капризов… Только бы ему вступить во все права, так или иначе закрепить за собою ее огромное приданое. Она нездорова теперь, но это пройдет — она столько вынесла, у нее, должно быть, железное здоровье. Он в первое время будет заботиться о ней… Он заставит ее часто бывать при дворе… С такой женой можно многое сделать: все будут ему завидовать, для того, чтоб он сквозь пальцы смотрел, как у нее целуют ручку. Все влиятельные люди станут исполнять всякое его желание. Что ж, пускай увиваются, пускай целуют ручки — с такой женой это неопасно: в этом отношении, кажется, на нее можно положиться… А король-то, король — старый волокита — как увидит, так сейчас и обезумеет… Да за то только, чтоб поглядеть ей в глаза, он готов будет всю Польшу отдать ему в аренду!.. Только отчего она так спокойна? Это даже неестественно… А вдруг она что-нибудь замышляет? Но что же? Ведь вот, минут через пять, она станет его законной женой и он ни на минуту не отпустит ее от себя… Они сейчас же уедут… Нет, ему нечего бояться…