Всеволод Соловьев - Капитан гренадерской роты [Сборник]

Миних сидел дома и сказывался нездоровым.

Анна Леопольдовна послала ему передать, что не может обойтись без его советов, не может согласиться на его отставку. Но этого заявления ему было мало, он объявил, что если не могут обойтись без него, то он согласен продолжать свою службу, но только на одном непременном условии, чтобы все дела велись так, как в первые два месяца по свержении Бирона.

«Что-то ответят? Согласятся ли?»

Миних ждет целый день — никакого ответа.

Наступил и второй день — никто к нему не является. Он расспрашивает сына — сын отвечает, что ему ничего не известно. А между тем принц Антон сидит у Остермана, к которому приехал вместе с графом Головкиным. Их совещание продолжается несколько часов, затем они едут во дворец, призывают Левенвольде и Миниха-сына и поручают им передать фельдмаршалу, что правительница с сокрушенным сердцем соглашается исполнить желание графа, соглашается на его отставку.

На следующий день с необыкновенной поспешностью и предупредительностью уже готов указ генералиссимуса, в котором говорится: «Всемилостивейше указали мы нашего первого министра, генерал-фельдмаршала графа фон Миниха, что он сам нас просит за старостью, и что в болезнях находится и за долговременные нам и предкам нашим, и государству нашему верные и знатные службы его, от военных и статских дел уволить».

Миних был поражен до такой степени, что потерял уж всякую энергию и не мог опомниться от этого удара; но ему предстояло вынести еще одно последнее оскорбление.

Принц Антон торжествовал. Запуганный, загнанный, со всех сторон оскорбляемый, он, наконец, достиг своей цели, и у него явилось, вполне согласное с его характером и чувствами, желание поломаться перед сверженным противником, поглумиться над ним. Он велел собрать солдат, и вдруг на петербургских улицах раздался барабанный бой, сбежался народ, и народу торжественно читался указ об отставке Миниха.

Даже Анна Леопольдовна, вся поглощенная в это время свиданиями с Линаром и своими собственными делами, возмутилась таким поступком принца.

Она тотчас же послала сказать фельдмаршалу, что готова дать ему какое угодно удовлетворение за эту обиду.

Миних, раздавленный, задыхавшийся от отчаяния, бешенства и оскорбления, все же нашел в себе силы отвечать с полным достоинством. Он послал сказать правительнице, что считает себя вполне удовлетворенным, получив такие знаки ее милости. Вслед за этими к нему отправлены были три сенатора с извинениями.

А между тем продолжали приходить одно за другим показания Бирона, и в них он с наслаждением выставлял и доказывал все вины фельдмаршала.

Но на слова Бирона уже обращали мало внимания — все равно Миних теперь был безвреден.

Анна Леопольдовна успокоилась; ее совесть молчала — не она выказала неблагодарность столько для нее сделавшему человеку, она только подчинилась необходимости; не она его погубила — он сам погубил себя. Она оправдывала себя тем, что Миних был неисправим в своем доброжелательстве к Пруссии. Он не обращал ни малейшего внимания на добрые внушения, не исполнял приказаний принца, не исполнял даже ее приказаний, а выдавал свои приказы, противоречившие ее воле. Иметь дело с таким человеком — значило рисковать всем.

Отвязавшись от него, она вздохнула свободнее; теперь ей уже не предстояло целые дни выслушивать различные жалобы и советы. Теперь все были довольны: Остерман мог снова делать что ему угодно. Принц Антон дружен с Остерманом, пусть они там и ведут дела — до нее это не касается. Теперь она может наконец всецело отдаться своей собственной жизни. Она исполнила всеобщее желание, и пусть оставят ее в покое; если же кто-нибудь вздумает вмешиваться в личные дела ее, так она покажет еще свою силу.

Весна в полном разгаре; ладожский лед прошел. Солнце сияет все жарче и жарче, и на огромных черных деревьях дворцовых садов распускаются почки. Нева широкая стоит — не шелохнется. В безветренном воздухе только изредка тонкий белый гребешок волны, поднятой большою рыбой, приподнимается из глади, разбежится и плеснет на набережную.

Анна Леопольдовна любит теперь выходить в сад и по целым часам гулять там, опираясь на руку Юлианы.

Кто несколько месяцев не видел принцессу, с трудом ее теперь узнает. Лицо ее оживленно, глаза блестят весело, на щеках играет здоровая молодая краска. Она чувствует себя счастливой и довольной; только одно обстоятельство смущает эти безоблачные дни: иногда ей невозможно повеселиться так, как бы хотелось — доктора удерживают: правительница через несколько месяцев снова должна сделаться матерью.

Но даже и об этом неприятном ей обстоятельстве она часто забывает — широкой волною нахлынуло на нее счастье.

Она жадно, почти с детским восторгом встречает весну; она глядит на распускающуюся зелень, на яркое солнце, на синеву небесную, слушает веселое щебетанье птиц, и все это торжество просыпающейся природы сливается с торжеством ее сердца, и во всем видится ей милый образ!

Иногда Остерман или другие скучные люди толкуют ей о делах, пугают тем, что политический горизонт начинает покрываться тучами, что собирается гроза со стороны Швеции: того и жди, война — но ей нет никакого дела до этого. Какой вздор! Какие там тучи! Небо безоблачно… Он, он, человек, которого она любит вот уже сколько лет, которого так безжалостно когда-то у нее отняли, снова с нею! О чем же думать теперь? Перед чем смущаться? Война — какой вздор!.. Но если и война, так это не ее дело: пусть они там справляются как знают. Пусть только оставят ее в покое.

Раннее утро. Анна Леопольдовна проснулась, медленно открыла глаза и взглянула прямо перед собою.

В окно ее спальни так и врывается ослепительным светом это горячее майское утро.

«Душно здесь, душно! Скорей воздуху, света!»

Она кличет своих служанок; она приказывает растворить двери балкона, поставить на балкон экран, а потом вынести и ее вместе с кроватью. Она еще не хочет одеваться. Ей так приятно будет понежиться часок-другой на воздухе. Балкон выходит прямо на Мойку.

— Юлиана! Юлиана! — радостно говорит она входящему другу. — Слышишь, что я придумала: я хочу спать на балконе!

Юлиана пожимает плечами.

— Положим, — замечает она, — у тебя могут быть всякие капризы, и доктора говорят, что в твоем положении даже следует исполнять эти капризы, но ведь есть же всему предел! Как же это спать на балконе? Выносить кровать? Ведь увидят…

— Вот пустяки! — перебивает ее принцесса. — Никто не увидит — теперь рано… Да и, наконец, не смеют смотреть! Не смеют видеть! Неужели я не могу делать что хочу? Выносите же меня скорей! — обращается она к служанкам.