Евгений Салиас-де-Турнемир - Филозоф [litres]

— Сделайте милость! — быстро поднялся с места богатырь. — Сейчас готов идти на конный двор.

— Так пожалуйте.

Через минуту хозяин и гость были уже снова в зале. Князь, сделав несколько шагов, остановился, и плохо скрытая досада появилась на его лице. Он снова увидел на стуле, около окна, плечистую фигуру офицера, о котором совсем было и думать перестал.

Но, конечно, не одно присутствие этого незваного посетителя рассердило князя, а уже совершенно иное и неожиданное обстоятельство. С этою «непрошеною галкой», как мысленно выразился князь, сидел его сын Егор, появившийся в доме раньше условленного времени.

Но и того мало!.. И то цветочки! А ягодки в том, что «дурень Егорка», сидя около офицера, бесцеремонно развалившегося, собственно не сидел, а как-то подобострастно торчал на кончике своего стула. Он, по-видимому, не только любезничал «с галкой», а унижался, «черт знает с какого дьявола»!

Едва только незваный гость увидел вышедших из кабинета, как тотчас же поднялся с места и принял вежливый и скромный вид. Пропуская мимо себя филозофа-князя, «галка» даже глаза опустила, встретив неприязненно-холодный взгляд хозяина.

«Нахал эдакий», — подумалось князю. И затем, обернувшись к своему спутнику, он вымолвил, показывая на сына:

— Алексей Григорьевич, позвольте иметь честь представить вам сына моего…

— Мы, князь, уже знакомы… — проговорил гость. — Мы не раз встречались, хотя не упомню где…

Он поздоровался с князем Егором и быстро двинулся далее…

Князь удивился вдвойне, ибо, оглядев внимательно сына, заметил в нем что-то особенное. Спросить было нельзя — надо было следовать за гостем.

«Какой бес в тебя влез!» — подумал Телепнев.

Князь Егор показался отцу смущенным, будто оробевшим, даже имел вид совершенно потерянного человека.

Когда князь, сопровождая гостя, уже выходил на крыльцо, за спиной его раздался сдавленный и робкий шепот сына, догнавшего их.

— Батюшка… Простите.

— Чего ты, — обернулся князь, отставая от гостя.

— Я… Простите… Я за вас опасаюсь… Человек сильный.

— Что ты? Белены объелся?.. — сильным шепотом отозвался Филозоф, сразу вспылив и грозным взглядом меряя сына с головы до пят. — Рехнулся, что ль? Тебе, дураку, самый лядащий питерский франт в страх и в диковинку.

— Стерпит, батюшка, а потом… отплатит!

— Дурафья-кутафья! — усмехнулся князь сердито и презрительно.

И Филозоф мотнул головой, как бы сожалея, каков дурак-сын у него уродился.

И князь догнал гостя, уже спускавшегося с крыльца на двор и поджидавшего хозяина.

Князь Егор, еще более смущенный, вернулся быстро в залу к своему собеседнику, а Филозоф поспешил извиниться пред своим гостем за то, что сын задержал его.

Через минуту весь княжий конный двор засуетился. Конюхи и кучера бегали и кидались как угорелые. Наконец началась выводка лошадей, которыми князь мог действительно похвастаться. После всех «на закуску», как доложил хозяин, был выведен известный на всю Москву шестерик серебристых коней.

Гость пришел в восторг от шестерика. Князь сиял довольством.

— Я бы почел за великую честь и за счастье, — вдруг вымолвил Филозоф, как бы вопросительно и с волнением в голосе, — если бы был удостоен дозволения поднести этих моих серебряных — государыне монархине.

— Полагаю, что такое право имеет всякий подданный, — уклончиво отозвался гость и тотчас же перевел разговор на трудность подбирать коней, когда масть редкая и диковинная.

«А-а, вот что! — подумал сердито князь. — Понятно! Знакомиться хочешь, а чтобы я в тебе руку имел — не хочешь. Все вы — таковы!..»

Филозоф-хозяин и его дорогой гость перешли в сад и уселись на лавочке в средней аллее. Беседа их была особая, важная, даже, казалось, огромного значения для обоих, если бы кто стал судить по их лицам и глазам. И каким образом возникла подобная беседа? С чего пошла? Бог весть! Судьба!

Богатырь-офицер говорил, что не прочь бы жениться, так как холостая одинокая жизнь ему надоела, да, на беду, он полюбил девушку-москвичку, родные которой не желают принять его в свою семью.

Князь говорил, что удивляется, как могли найтись таковые люди, так как, по его уверению, он редко встречал более душевного человека, к которому поневоле «сердце ложится». Сдается, что такой именно человек должен всем понравиться так же быстро, как вдруг «пришелся по душе» ему, Телепневу.

— Вашими устами да мед бы пить, князь, — грустно и тревожно отозвался богатырь на горячую речь хозяина. — Но позвольте усумниться.

— Как усумниться! В чем?!

— Так сказывать изволите… Ради любезного гостеприимства и общежительских правил… Я не могу сметь думать, что в такой короткий срок я мог вам настолько понравиться.

Князь еще горячее начал доказывать гостю, что он, филозоф, людей знает и видит сразу насквозь. На что иному год нужно, ему, князю, часу довольно.

— Ваша прекрасная душа, Алексей Григорьевич, вся на ладони, — с чувством заговорил он. — Я нравом и речью прям! В жизни своей никогда не кривил душой… Кто бы ни был мой знакомый, большой ли, малый ли человек, — мне все едино. Недаром меня Филозофом прозвали.

— Положение мое особое, исключительное, князь… — заметил гость. — Иной желает дочь совсем иначе замуж выдать. Ведь вот и вы… Сознайтесь… Если бы… У вас вот дочь…

И гость запнулся, очевидно, не решаясь говорить.

— Что, собственно… — упавшим голосом выговорил князь и даже как-то повернулся.

— К примеру… если б я вдруг… — робко продолжал тот, и звук его голоса не шел к его богатырской фигуре… — Если бы я полюбил княжну и посватался… Вы бы, может быть, тоже не пожелали меня в зятья.

— Бог с вами, Алексей Григорьевич, — рассмеялся князь и чуть не испугался собственного смеха. Настолько этот смех был странен: хриплый, визгливый, неестественный.

«Точно скрип какой! Или режут кого по горлу!» И в это мгновение все трепетало в Филозофе. Все «нутро» дрожало. И не от слов гостя, а от его многозначаще взволнованного голоса.

— Так вот, ради шутки… к примеру… князь, — быстро заговорил богатырь рвущимся голосом, — повстречал я княжну Юлию Аникитовну и влюбился в нее позарез. И вот, представьте, что я прямо сватаюсь, прошу ее руки… Представьте и ответствуйте. Ради шутки…

— Отвечу… Счастлив… — испуганно произнес князь. Наступило мгновенное молчание.

— Я филозоф! — оправившись, снова заговорил князь. — И поэтому многие жизненные обстоятельства сужу по-своему. Мне все равно, высокое или низкое положение имеет человек, если он душой высок. Точно так же скажу и по отношению к таким важным делам, как брак детей моих. Вам известно, что сын мой Егор женился так, что вся Москва ахнула: Телепнев, князь, да вдруг женился на купчихе! Сказывают, якобы я прельстился, что у невесты миллион. Да ведь это не я женился, а мой сын — миллион-то его, а не мой стал. Также скажу про дочь: кого она полюбит, за того и пойдет, неволить не стану, и, как бы женихово положение изрядно ни было, мне нет до него никакого дела. Возьмем, к примеру, что вы стали много выше меня по вашему положению в обществе и при дворе.