Сергей Зайцев - Седьмая печать

Николенька прыснул со смеху и едва не опрокинул чашку с чаем.

Ахтырцев-Беклемишев взглянул на сына строго:

— Вот что, молодой человек, сходите-ка в мой кабинет и принесите сейчас тоненькую книжонку со стола.

Ни слова не сказав, чувствуя вину за свой маленький проступок, Коля сполз со стула и побежал в кабинет.

— И действительно, вглядитесь — основная масса недовольных, масса бузотёров и правдоискателей происходит из их среды — из среды иудеев, католиков, протестантов. А иные наши близорукие умники мнят себя демократами и идут в поводу у словоблудов, что без чести, без совести, без святого русского патриотического чувства. Наши внутренние враги, коим нет никакого дела до нужд народа православного, очень нравятся нашим врагам внешним. Разве это не очевидно?.. И попомните мои слова: вторые ещё постараются помочь первым — деньгами, оружием, идеями и при удобном случае даже войсками...

Коля принёс книжонку, более похожую на тетрадку, и безмолвно положил её возле отца на краешек стола.

— Теперь о вредных брошюрках, что я давеча упомянул. Вот одна из них. Распространяется по почте... Называется «Смерть за смерть». Я отчеркнул здесь пару мест, — тут он опять взглянул на сына, на сей раз ласково. — Николенька, сходи к Маше, скажи, чтобы несла объявленные рулетики.

Когда мальчик ушёл, Виталий Аркадьевич раскрыл брошюрку:

— «Убийство — вещь ужасная. Только в минуту сильнейшего аффекта, доходящего до потери самосознания, человек, не будучи извергом и выродком человечества, может лишить жизни себе подобного. Русское же правительство нас, социалистов, нас, посвятивших себя делу освобождения страждущих, нас, обрёкших себя на всякие страдания, чтобы избавить от них других, русское правительство довело до того, что мы решаемся на целый ряд убийств, возводимых в систему»... Насчёт извергов и выродков человечества хорошо сказано. Признание своего рода. Заметьте, Фёдор Достоевский, которого у нас всё чаще называют властителем дум, в своём романе «Бесы» обозначает социалистов почти теми же словами. Как-нибудь почитайте на досуге. Роман сей общеизвестен и доступен, — подполковник раздражённо щёлкнул по брошюрке пальцем. — А вот относительно «убийств, возводимых в систему», на которые господа социалисты «решаются», очень многим из власть придержащих следует задуматься. Как далеко будет распространяться эта система? Насколько нужно быть с господами социалистами несогласным, чтобы оказаться жертвой этой системы?..

Вопросы Виталия Аркадьевича зависли в воздухе.

— А вот ещё замечательное: «Вы — представители власти; мы — противники всякого порабощения человека человеком, поэтому вы наши враги и между нами не может быть примирения. Вы должны быть уничтожены и будете уничтожены!» Предельно ясно! Край! — не без досады воскликнул подполковник. — Никакого переговорного процесса, никаких компромиссов, взаимных уступок, взаимных прощений, ибо «не может быть примирения... и будете уничтожены!». Все мы будем уничтожены? Или кого-то пощадят? Сонечку, например, или Колю?.. А вот ещё! Вы только послушайте: «До тех пор, пока выбудете упорствовать в сохранении теперешнего дикого бесправия, наш тайный суд, как меч Дамокла, будет вечно над вашими головами, и смерть будет служить ответом на каждую вашу свирепость против нас». Тайный суд у них. И всё тут! Наверное, и закон какой-нибудь свой, тайный. Решили: дикое бесправие. И потянулись за мечом... Вот цели, вот методы, — подполковник развёл руками, бросил книжонку на стол и одним махом выпил водку. — Не хотелось бы мне с автором сего опуса делать «общее дело»...

Взгляды взрослых, сидящих за столом, главным образом, Анны Павловны и Сони, обратились к Наде. Как будто здесь не монолог был Виталия Аркадьевича, не разъяснения были на злобу дня, а велась полемика, и как будто противную сторону представляла Надя. Впрочем, у Надежды было о чём подполковника Ахтырцева-Беклемишева, представителя действующей власти, спросить — после той расправы над студентами спросить, что Надя и Сонечка видели из окна:

— Методы социалистов мы готовы осудить, но можем ли мы поддерживать методы, к каким иногда прибегает сама власть? Не так давно мы видели с Соней...

Виталий Аркадьевич её перебил:

— Да. София (имя дочери он произнёс на малороссийский манер; сказывались годы службы в Киеве) мне поведала о том крайне досадном инциденте, произошедшем в стенах вашей академии. И хотя я говорю, что власть должна действовать по отношению к внутренним врагам жёстче, карать суровее, в том случае, какой вы имеете в виду, полиция и жандармерия, согласен, несколько перегнули палку. В отчёте впрочем указано, что нашлись в толпе студентов горячие головы, какие повели себя провокационно, агрессивно по отношению к полицейским и жандармам, стали бросать камни и будто бы даже размахивать револьверами. Провокаторы просто вынудили полицейских и жандармов прибегнуть к насилию; к насилию из самозащиты, если хотите. А потом ловко скрылись. И в результате пострадали те, кто не должен был пострадать, — Виталий Аркадьевич был тем инцидентом явно огорчён; глаза у него стали грустные. — Обошлись с молодёжью весьма негуманно. И отдельные чины были наказаны за тот случай. Уверяю вас — наказаны... Я согласен: кто по молодости не бузил! на то она и молодость, чтобы совершать ошибки. Но согласитесь и вы: до известных же пределов... — он опять бросил на Надежду испытующий взгляд и слегка поморщился, словно ему досаждала некая боль. — Поверьте, я хорошо понимаю ход ваших мыслей, а если выразиться точнее — движение ваших, Надя, чувств. Однако, доложу вам, у меня нет уверенности в том, что вы не испытывали бы точно такого же движения чувств, не испытывали бы благородного возмущения, но как бы стоя по другую сторону вопроса, если бы видели — с Соней или без неё, — как некто Сергей Кравчинский, автор той самой брошюрки, из коей я вам только что зачитывал, убеждённый и совестливый социалист, поборник идей гуманизма, возводящий гуманизм будущего общества в божество... вонзил генералу Мезенцеву стилет в живот и хладнокровно в животе у генерала этот стилет проворачивал — чтобы вызвать кровотечение посильнее да убить повернее. Что вы на это скажете?

Надя попробовала представить то, о чём сказал сейчас подполковник, и внутренне содрогнулась. Встав на минутку «по другую сторону вопроса», она призналась себе в том, что не знала, как ответить.

— Молчите? — в голосе Виталия Аркадьевича прозвучала нотка сочувствия. — Здесь, замечу я вам, даже не вопрос истины, здесь становится вопрос выбора. Что такое истина, в самом деле?.. Кто-то говорит, что истина может быть только одна на всех, и если что-то отличается от неё, то уже не истина; кто-то утверждает, что истина может быть у каждого своя. Я не берусь судить об этом глубоко и указывать вам правого, неправого. Думаю, этот вопрос более для философов, нежели для обывателей вроде нас. Конечно, истину в моём видении, в моём понимании я могу вам представить. Свою истину представят вам они, не промолчат и, может, даже, преуспевшие в словесных баталиях, разобравшиеся в витийствах современных политических интриг, окажутся убедительнее меня. Вы увидите разные лики истины. Но придётся сделать выбор, — он повернулся к Наде всем корпусом и твёрдо и как-то тяжело посмотрел ей в глаза; Наде даже показалось, что всё сказанное им сегодня за столом только для неё и говорилось. — Вы готовы сделать выбор?