Октав Фере - Четыре фрейлины двора Людовика XIV

– Ну, что же, моя прелестная охотница, – спросил Людовик XIV, – что скажете вы об этой прогулке? Довольны ли вы своим днем?

– Все прекрасно, государь, где вы присутствуете.

– Как! И этот гадкий павильон также? – сказал он, смеясь.

– Также и этот павильон, я не видывала ничего, что бы мне нравилось более этого привала.

– Вы мне подадите наконец мысль построить здесь замок.

– И сделайте это, государь, вам ведь стоит лишь сказать только слово, чтоб творить чудеса.

– Конечно, я и скажу его, но только при том условии, если вы позволите выстроить его в вашу честь.

– Нет, Государь, в вашу честь, и чтоб тогда уже более не называли его просто Марли, но для увековечения этого прекрасного воспоминания.

– Клянусь честью, сударыня, вы восхитительны, и я вам повинуюсь.

После этого, встав из-за стола, что служило сигналом общему окончанию обеда, он взял и поцеловал её руку. Потом, обратившись к г-же Монтеспан, от которой он, уже по опыту, ожидал ревности, сказал:

– Маркиза, я обязан вам этим прелестным днем, позвольте же вас также поблагодарить.

И при последних словах, он также поцеловал и её руку, но заметна была большая разница в этих двух поцелуях; один походил на восходящее солнце, другой же, напротив, на заходящее.

Но что же мы молчим о свидании с женихом? О слове, данном храброму и благородному Алену де Кётлогону? Мы уже хотели было поступить почти также, как и его легкомысленная и честолюбивая невеста, мы почти забыли о нем!

Чем же руководствовался этот Вретонец с своими идеями вечной верности и невыразимой преданности, выбрав для своего обожания самую надменную женщину при дворе, в котором сильно вкоренилось тщеславие и господствовало там, как трава, растущая зиежду мостовой на королевском дворе в Версале!

Любовные заботы. – В лесу. – Слепой и безрукий. – Ужасная встреча. – Слепой ясно видит!

Ален был не один. Один он не пришел бы. Он имел при себе, точно надзирателями, своих товарищей и добрых друзей Шарля Севиньи и Генриха-Ротелина.

Отправляясь на эту прогулку, они все надеялись воспользоваться сотнями случаев, нередко представляющимися в прогулках этого рода, чтобы присоединиться к своим возлюбленным, побеседовать с ними и повеселиться.

Разве накануне Мария Фонтанж не обещала этого, равно как и её подруги Анаиса и Клорида?

Да, но коварные увёртки маркизы Монтеспан пошли как раз наперекор всему.

Если бы ничего не противодействовало желаниям обоих молодых влюбленных офицеров, состоящих при дворе, то они имели бы свободное время приблизиться к своим красавицам и с ними побеседовать, потому что общее внимание было обращено в это время на другое, более высокое, чем они; оживление и пылкость короля бросалось ясно всем в глаза, и общие взоры обращались к светилу, пробудившему всех.

Г-жа Монтеспан торжествовала, но начинала уже бояться, завидев пожар там, где она полагала только забросить одну искру, ею овладевал страх при виде этого слишком большого успеха.

Ален, принужденный таким образом сохранять указания и примеры друзей, не мог, значит, приблизиться к Марии во всё время первой половины охоты Он от досады грыз себе кулаки, не будучи в состоянии ясно объяснить себе, насколько далеко зашли дела, а также до какой степени все это грозило разрушением его сладчайших надежд.

Более прозорливые и посвященные в придворные нравы, Шарль и Генрих отдаляли его как можно далее от действительности, стараясь продолжительнее удержать его мечты, и тем самым сами себя лишали удовольствия, на которое они заранее рассчитывали.

Но со времени привала, когда король предложил Марии свою руку и посадил её рядом с собой, что-то пронзающее и ледяное вонзилось в грудь моряка.

Друзья его, наблюдавшие за ним, заметили его мгновенную бледность, с этого времени также омрачилось его чело густым облаком, которого не в силах были разогнать самые веселые рассказы.

Несколько дней тому назад это было бы совсем иначе, но его последний разговор, не уменьшая его любви, выказал ему его невесту в другом совсем неожиданном свете, который его сперва опечалил, а теперь просто страшил.

Он имел пылкую голову, решительный характер, и законы этикета, управлявшие светом, в котором он случайно находился на это время, его не обуздывали. Ничто не удерживало Алена, и он поклялся сам перед собою подойти ближе к Марии и говорить с ней. При вновь начинавшейся охоте, когда все садились на коней, он приложил все старания для удовлетворения своей единственной заботы.

Но прежде всего ему надо было отдалиться от своих друзей, чего он и достиг в минуту беспорядка и тесноты; а потом, – это было среди леса, – он постарался набрести на след короля.

Последнее было труднее всего, так как он совсем не знал местности, а также ему мешали звуки сигналов, доходившие до него совершенно фальшиво. Он заблудился, как только можно заблудиться в этих лесах, изрезанных широкими дорогами, оканчивающимися полукругами и перекрестками, на которых столбы, с пригвождёнными к ним указательными пальцами, указывали вам тот путь, который вам следует избрать.

Это было одно из тех мест, которые заботливо оберегаются собственно для охот, чтоб принудить дичь прилетать почти под самое королевское ружье; по нему также часто проезжали как охотники, так и экипажи, которые здесь иногда останавливаются и назначают свидания.

Ален, стараясь выбраться из этого лабиринта, направил свою лошадь к указательному столбу, врытому в центре, чтоб прочесть надпись на нём.

Измятая трава доказывала, что охотники тут уже проехали. Но, что ещё более привлекло внимание молодого моряка, так это два человека, сидящие на маленьком холмике, служившем основанием столба.

Это были двое нищих весьма перимечательной наружности.

Все деревни были запружены ими, но эти, верно лучше других знакомые с хорошими местами, явились сюда, на ту дорогу, по которой должна была проезжать королевская охота. Один из них, большего роста, с длинной палкой в руке, едва двигался, другой же, ростом поменьше, безрукий, казался ещё жалостнее первого. При приближении моряка, они приободрились, привстали и, взглянув один на другого, протянули чашки, бормоча неясными голосами:

– Добрый господин, сжальтесь над двумя несчастными, которые не в силах зарабатывать себе пропитание.

Ален остановил свою лошадь, чтоб подать им милостыню и расспросить о дороге у безрукого.

Они воспользовались этим случаем, чтоб вновь дружно завопить:

– Два несчастных искалеченных, подайте ради Христа!

Вся фигура и звук голоса большого нищего его поразили, эта длинная седая борода, падающая на его груди и звонкий голос обратили на него внимание моряка.