Марк Твен - Жанна д'Арк

— Что ж, я могу и не уносить его, как вы предлагаете, хотя он и принадлежит мне по праву. Раз мне не дают взять с собой мою собственность, я найду другой выход. Да, да, я могу убить его. Любой дурак из вас не осмелится оспаривать моих законных прав. А? Что? Забыли об этом, сволочи?

Несчастный, ослабевший от голода человек глазами молил о спасении. Потом он сказал, что дома у него есть жена и маленькие дети. Вы представляете, какая жалость охватила наши сердца? Но чем могли мы помочь? Бургундец пользовался своим правом. Мы только могли уговаривать, упрашивать его пощадить несчастного пленного. И мы уговаривали, упрашивали. Бургундцу это доставляло огромное удовольствие. Он не спешил прикончить свою жертву. Он издевался над нами, наслаждаясь своим превосходством. Становилось невтерпеж. Тогда заговорил Карлик:

— Прошу вас, молодые господа, разрешите-ка мне побеседовать с ним, вы ведь хорошо знаете, коль скоро требуется убедить кого-нибудь, то я на это мастак. Улыбаетесь? Я с вами вполне согласен. Это мне в наказание за мое хвастовство. И тем не менее мне хотелось бы немножко поиграть с этим молодчиком, так, слегка…

С этими словами Карлик шагнул к бургундцу и повел с ним задушевный разговор своим приятным певучим тенорком. Он упомянул о Деве, о ее добром сердце, собираясь разъяснить, как бы она похвалила и высоко оценила его великодушный поступок, который, конечно…

Но речь свою он не закончил. Бургундец оборвал его плавную речь оскорбительным замечанием по адресу Жанны. д'Арк. Мы рванулись к нему, но Карлик с мертвенно бледным лицом отстранил нас и промолвил серьезно и угрожающе:

— Прошу терпения. Разве не я ее телохранитель? Предоставьте это мне.

Говоря это, он мгновенно выбросил вперед свою правую руку, схватил здоровенного бургундца за глотку и, приподняв его, воскликнул: — Ты оскорбил Деву; а Дева — это Франция, Язык, произносящий подобную мерзость, нуждается в длительном отпуске.

Мы услышали приглушенный хруст костей. Глаза бургундца начали вылезать из орбит, сделались свинцовыми и тупо уставились в пространство. Лицо налилось кровью, стало багрово-синим. По телу прошлись смертные судороги. Руки повисли, как плети, ноги вытянулись, мускулы ослабли. Карлик разжал руку, и громадное неподвижное тело бесшумно осунулось на землю.

Мы перерезали узлы веревок, связывавшие пленника, и сказали ему, что он свободен. В тот же миг его рабская покорность сменилась безумной радостью, а смертельный ужас перешел в дикую ярость. Он рванулся к трупу, начал пинать его ногами, плевать в лицо, плясать на нем, запихивая комья грязи в рот своей жертвы. Он хохотал, кривлялся, глумился, ругался, выкрикивая непристойные слова, доходя до скотского состояния, словно пьяный дьявол. Этого и следовало ожидать: ратный труд не порождает ангелов. Многие, наблюдавшие за этой сценой, смеялись, некоторые относились к ней безразлично, но никто не удивлялся. Вдруг в своей отвратительной пляске освобожденный неожиданно подскочил к группе поджидавших его бургундцев, и тут один из них ловко вонзил ему нож в горло: француз с пронзительным воплем упал на землю, а искрящаяся кровь прямой, яркой, как луч света, струей, брызнула на высоту десяти футов. Все дружно захохотали — и свои, и враги. Вот так и закончился один из самых интересных эпизодов моей богатой приключениями военной жизни.

Тут подоспела взволнованная Жанна и, выслушав требование гарнизона, сказала:

— Право на вашей стороне. Это ясно. Данный пункт договора не был достаточно продуман, и вы можете толковать его как угодно. Но вам не разрешается брать этих бедняг с собой. Я не допущу этого: они французы. За каждого из них король даст выкуп. Подождите, пока я не пришлю от него ответ. И говорю вам: ни один волос не должен упасть с их головы, иначе вам это дорого обойдется.

Все уладилось. На некоторое время пленные были спасены. Жанна сразу же помчалась к королю и потребовала немедленного принятия мер, не желая выслушивать ни оправданий, ни возражений. Король разрешил ей поступить по своему усмотрению; она вскоре прискакала обратно и от имени короля выкупила пленников, дав им полную свободу.

Именно здесь нам опять довелось увидеть королевского гофмейстера, в чьем замке гостила Жанна, когда впервые пришла из своей родной деревни в Шинон. Теперь с согласия короля она назначила его бальи города Труа.

Затем мы снова выступили в поход. Шалон сдался. Здесь, под Шалоном, кто-то спросил у Жанны, не опасается ли она чего-нибудь в будущем. Жанна ответила, что она боится одного — измены. Кто мог поверить этому? Кто мог подумать? Однако смысл этих слов был пророческий. Воистину человек — жалкое животное.

Мы шли и шли, шли не останавливаясь. Наконец, шестнадцатого июля увидели город, к которому были прикованы наши мысли: перед нами вырисовывались величественные шпили Реймского собора! Громовое «ура» прокатилось по всему строю от авангарда до тыла. Что касается Жанны д'Арк, то она, сидя на коне в своих белых доспехах, пристально всматривалась вдаль. Ее задумчивое красивое лицо светилось глубокой-глубокой, какой-то неземной радостью. О нет, в этот момент она не была существом во плоти. Она была светлым духом, небесным видением. Ее великая миссия завершалась полным триумфом. Завтра она сможет сказать: «Мое дело окончено. Отпустите меня».

Мы разбили лагерь, и сразу же поднялась суматоха, беготня, шум праздничных приготовлений. Прибыл архиепископ Реймский вместе с многочисленной депутацией. А затем со знаменами и музыкой, оглашая воздух приветственными криками, поплыли бесконечные потоки горожан и крестьян. Опьяненные радостью, они, как вешние воды, затопили лагерь. Всю ночь напролет в Реймсе кипела работа: стучали молотки, украшались улицы, воздвигались триумфальные арки, древний собор снаружи и изнутри одевался в ослепительно роскошный наряд.

Ранним утром в намеченный час мы двинулись в путь: коронационные торжества должны были начаться ровно в девять и длиться пять часов. Мы знали, что гарнизон англичан и бургундцев окончательно отказался от мысли оказывать сопротивление Деве, что городские ворота гостеприимно раскроются перед нами и весь город с восторгом встретит наше появление.

Утро было восхитительное, полное яркого солнца, свежести и бодрящей прохлады. Армия в парадной форме покидала место привала. Приятно было смотреть, как, растянувшись красочной лентой, колонны двигались в Реймс для участия в коронационных торжествах. Это было мирное шествие, заключительный этап нашей бескровной кампании.

Жанна на вороном коне, в сопровождении герцога Алансонского и всего штаба, остановилась, чтобы произвести последний смотр и проститься с армией, ибо с завтрашнего дня, исполнив свой долг, она не намеревалась больше командовать этими или другими войсками. Солдаты знали и чувствовали, что в последний раз видят милое девичье лицо своего маленького бесстрашного полководца, свою любимицу, свою гордость, свое сокровище — ту, которую боготворили в сердцах, называя «Дочерью божьей», «Спасительницей Франции», «Любимицей победы», «Оруженосцем Христа», не говоря уже о многих других ласковых именах, которые подчас звучали очень наивно и простодушно. Подобными ласковыми именами осыпают взрослые горячо любимых детей. Этот смотр был необычным, и нечто новое, небывалое увидели мы. Душевное волнение Жанны передалось солдатам. Прежде на парадах батальоны проходили мимо с восторженными криками, высоко подняв голову и сверкая глазами; били барабаны, гремели победные марши. Сейчас ничего этого не было. Один-единственный звук назойливо сверлил воздух, и, закрыв глаза, можно было представить себя в мертвом царстве. Только один звук улавливался ухом в тишине этого летнего утра — только один — приглушенный топот марширующих войск. По мере того как сомкнутые ряды проплывали мимо, солдаты прикладывали правую руку к виску, ладонью вперед, отдавая честь и обращая свой взор к Жанне в безмолвном «прости» и «да благословит тебя бог». Они смотрели на нес с любовью и долго-долго не опускали рук, удаляясь в почтительном молчании. И всякий раз, когда Жанна подносила платок к глазам, легкая дрожь пробегала по лицам марширующих солдат.