Марк Твен - Жанна д'Арк

Рассказав о своем приключении, старый чудак обернулся и долго с недоумением смотрел на Жанну. Она, уткнувшись лицом в подушку, прямо умирала со смеху.

— В чем дело, чего это она смеется? — спросил он.

Старик д'Арк растерянно глядел на Жанну и, почесывая затылок, также признался, что ничего не понимает, — возможно, случилось что-нибудь такое, чего они не заметили.

Оба старика думали, что эта история интересна и трогательна. А по-моему, она была только смешной и ни для кого не представляла интереса. Таково мое мнение и тогда и теперь. Что касается истории, то здесь нет ничего общего с историей, ибо задача истории — собирать важные и поучительные факты. Сие же странное и случайное событие ничему не учит, разве только тому, что не следует верхом на бычке отправляться на похороны. Но рассудительному человеку, конечно, не нужны подобные поучения.

Теперь, как вы знаете, по указу короля эти милые, простодушные старики стали дворянами. Но они этого не понимали, не сознавали своего привилегированного положения. Такая честь была бесплотным призраком, не имела практического значения и никак не укладывалась в их головах. Нет, высокое звание их не волновало. Они думали только о своих лошадях, они ими жили. Лошади представляли собой нечто ощутимое, реальное, являлись бесспорным фактом и, конечно, произведут сильное впечатление в Домреми. Но вот кто-то вспомнил о коронации, и старый д'Арк заметил, что по возвращении домой они с удовольствием расскажут, что были в том городе, где свершилось это великое событие.

— Как все же обидно! — сказала Жанна с огорчением. — Вы оба были здесь и не сообщили мне ни слова. Вы были в самом Реймсе! Ведь вы могли бы сидеть рядом с дворянами, вам все были бы рады, могли бы вблизи видеть весь обряд коронации, запомнить все подробности, — вот тогда было бы что рассказать дома. Ах, отец, почему ты обидел меня, почему не дал мне знать?

Старик-отец был смущен, явно смущен и не знал, что и говорить. А Жанна, положив руки ему на плечи, смотрела ему в лицо и ждала ответа. Он должен был что-то сказать. И вдруг, тяжело дыша от волнения, старик прижал ее к своей груди и, с трудом выдавливая слова, промолвил:

— Не смотри на меня так, дитя мое, и позволь своему старому отцу смиренно признаться тебе. Видишь ли, я… ты понимаешь, я не посмел. Откуда я мог знать, что все эти почести не вскружат твою молодую головку? Это же так естественно. Я мог бы опозорить тебя перед этими важными…

— Отец!

— А потом, я еще трусил, помня те жестокие слова, которые когда-то сказал тебе в своем греховном гневе. О избранница небес, отмеченная перстом всевышнего для свершения величайших воинских подвигов! В слепом гневе и невежестве я ведь грозил утопить тебя своими собственными руками, если ты возьмешься за неженское дело и опозоришь наше доброе имя. Ах, как я мог сказать тебе это, такой доброй, такой милой и славной девушке!.. Я боялся, потому что чувствовал за собой вину. Теперь тебе понятно, дитя мое? Прости меня…

Видали вы такое? Даже у этого жалкого старика, у этого ограниченного деревенского краба, была своя гордость! Разве это не удивительно? Более того: у. него была и совесть, он имел понятие о справедливости и несправедливости, он был способен раскаиваться. Это кажется невозможным, невероятным, но это так. Я уверен, что наступит день, когда все поймут, что крестьяне — тоже люди. Да, да, — во многих отношениях они такие же существа, как и мы! И я верю, что когда-нибудь и сами они поймут это — и тогда!.. Тогда, мне кажется, они восстанут и, конечно, потребуют, чтобы их рассматривали как часть народа, в результате чего начнется великая смута. Всякий раз, когда в книгах или в королевских манифестах встречаешь слова «нация», «народ», то представляешь себе только высшие классы, только их, никакой другой «нации» мы не знаем, для нас и для королей другой нации не существует. Но с того дня, когда я увидел, что старик д'Арк, этот крестьянин, чувствовал и поступал точно так же, как и я, если бы был на его месте, у меня сложилось убеждение, что наши крестьяне совсем не вьючные животные, не рабочий скот, созданный милостивым богом, чтобы добывать хлеб насущный и прочие блага для «нации», а нечто большее и лучшее. Вы не верите? Ну, что же, — дело ваше. Так уж мы воспитаны, а каково воспитание, таков и образ мыслей. Что касается меня, то я благодарен этому случаю за то, что он просветил меня, и никогда об этом не забываю.

Постойте, на чем же я остановился? Старость всегда не в ладу с памятью: потеряешь мысль, а потом лови, ищи ее. Кажется, я уже говорил, что Жанна успокоила старика. Конечно, а что же ей еще оставалось делать? И напрасно я это повторяю. Она приласкала, приголубила, утешила его, и воспоминание о причиненной ей когда-то жестокой обиде улетучилось, исчезло. По крайней мере на то время, пока она жива. Позже он вспомнит об этом — да, да, и как еще вспомнит! Боже мой, как жалят и жгут несправедливые слова, сказанные в прошлом невинному человеку, которого уже нет в живых. Терзаясь угрызениями совести, мы повторяем с тоской: «Ах, чего бы только не дал, чтобы вернуть их!» Но, жалей не жалей, а, знаю из опыта, это не поможет. По-моему, лучше всего не говорить обидных слов вообще. И не я один придерживаюсь такого мнения. Оба наших рыцаря утверждали то же самое. А еще один человек в Орлеане, — нет, кажется, это было не в Орлеане, а где-то в Божанси, словом, в одном из этих мест, но скорее всего в Божанси, — так вот, этот человек высказался в том же духе, словно прочитал мою мысль, — смуглолицый человек, косоглазый, и, помнится, одна нога у него была короче другой. Звали его, — что же это такое? — не могу вспомнить, как его звали, а ведь минуту тому назад помнил его имя. Оно начинается с буквы… нет, не помню, с какой буквы оно начинается. Ну, не важно; как-нибудь вспомню и скажу вам.

Вскоре старик-отец стал расспрашивать Жанну, как она себя чувствовала, находясь в гуще боя, когда кругом сверкали и звенели скрещенные мечи, мелькали копья, когда все кололи и рубили и на ее щит градом сыпались удары, когда из мертвенно бледного, рассеченного поперек лица ближайшего солдата прямо ей на грудь брызгала горячая кровь, когда внезапно первые ряды конницы, не выдержав яростного лобового натиска неприятеля, попятились назад и вокруг валились наземь выбитые из седел воины, когда боевые знамена, падая из мертвых рук, то тут, то там прикрывали поверженных, заслоняя на мгновение картину ожесточенной схватки, и когда в этом движущемся, грохочущем, обезумевшем скоплении людей и животных, в общей сумятице подковы лошадей погружались в еще теплые, живые тела и в ответ раздавались ужасные вопли и стоны; и, наконец, — как она держалась, когда поднялась паника, отступление, бегство, а вдогонку — смерть и ад?.. Старик при этом сам все больше и больше входил в азарт, его язык вращался, как мельница; расхаживая взад и вперед, он сыпал вопрос за вопросом, ни на один не Ожидая ответа; в конце концов он умолк, отвел Жанну на середину комнаты, отступил назад и, критически осмотрев ее, сказал: