Марк Твен - Жанна д'Арк [litres]

День-деньской Жанна должна была терпеть неудобства, присутствуя на верховном суде и подчиняясь строгим правилам судебной процедуры; ее судьи распоряжались всем по своему усмотрению. Но вечером можно было видеть обратную картину: Жанна сама становилась председательницей, получала свободу слова, а те же судьи стояли перед ней. Легко понять, к чему это приводило: каждый вечер она своим обаянием разрушала все возражения и препятствия, воздвигнутые стараниями их трудового дня. В конце концов она склонила всех судей на свою сторону, и благоприятный приговор был вынесен единогласно.

Интересное зрелище представляла собою зала суда, когда председатель читал приговор со своего высокого кресла: сюда собрались все знатные горожане, которым только посчастливилось получить пропуск и найти себе место. Сначала были выполнены некоторые торжественные церемонии, обычные в таких случаях; затем воцарилась тишина, и последовало чтение приговора; среди глубокого безмолвия можно было расслышать каждое слово даже в самых далеких углах залы:

— Установлено и сим доводится до всеобщего сведения, что Жанна д'Арк, по прозванию Девственница, — добрая христианка и добрая католичка; что ее нрав и ее речи не изобличают ничего, противного вере; и что король может и должен принять предлагаемую ею помощь, ибо отказаться от таковой значило бы прогневить Дух Святый и признать себя недостойным Божественного Промысла.

Судьи встали, и раздался гром рукоплесканий, неудержимый, то стихавший, то снова разраставшийся… Я потерял Жанну из виду, потому что она потонула в толпе людей, кинувшихся вперед, чтобы поздравить ее и призвать благословения на нее и на Францию, судьба которой отныне была передана в ее маленькие руки.

То был великий день и величественное зрелище.

Она победила! Какую ошибку сделали Ла Тремуйль и остальные ее недоброжелатели, разрешив ей эти вечерние «заседания»!

Коллегия священников, посланная в Лотарингию якобы для того, чтобы навести справки о нравственности Жанны, — в действительности же, чтобы затянуть дело и заставить ее отказаться от своего намерения, — вернулась, признав характер Жанны безупречным. Как видите, наши дела теперь должны были пойти полным ходом.

Приговор вызвал оживление необычайное. Мертвая Франция вдруг воскресала, лишь только приходила великая весть. Прежде унылый и угнетенный народ поникал головой и отходил в сторону, если с ним заговаривали о войне; теперь же добровольцы шумными толпами стекались под знамена Вокулерской Девы, и в воздухе неумолчно гремели воинственные песни и барабанный бой. И я вспомнил, как ответила она в минувшую пору нашей деревенской жизни, когда я фактами и цифрами старался доказать ей, что положение Франции безнадежно и что никакие силы не пробудят народ от летаргического сна:

— Они услышат барабанный бой, они откликнутся и выступят в поход.

Говорят, пришла беда — растворяй ворота. Мы могли бы сказать то же самое про удачу. Дождались мы первой удачи — и счастье хлынуло, волна за волной. Ближайший наш успех заключался в следующем. Попы не на шутку тревожились вопросом, должна ли Церковь позволить женщине-воину надеть мужское платье. Но вот пришло разрешение. Два великих богослова того времени (один из них — канцлер Парижского университета) высказались утвердительно. Они заявили что, так как Жанне «предстоит совершить дело мужа и воина, то, по справедливости, и ее одеяние должно соответствовать такому положению».

Разрешение Церкви носить мужское платье было большим выигрышем. Да, счастье хлынуло, волна за волной. Не буду говорить о маленьких волнах, упомяну только о самой большой — о той волне, которая нас ошеломила, так что мы едва не захлебнулись от радости. В тот же день, когда был вынесен приговор, к королю отправили герцогов, а на другое утро ясные звуки трубы прорезали морозный воздух; мы насторожили уши и начали считать. Раз… два… три… пауза; раз… два… пауза; опять — раз… два… три… Мы выскочили на улицу и понеслись во всю прыть: такое сочетание нот служило признаком, что королевский герольд будет сейчас читать народу высочайший указ. По мере того как мы бежали вперед, отовсюду — из боковых улиц, из домов, из ворот — выскакивали впопыхах мужчины, женщины, дети и тоже бежали, одеваясь на ходу. А ясные звуки трубы опять прорезали воздух, и стечение народа все увеличивалось, так что вскоре пробудился весь город и устремился к главной улице. Наконец, мы добрались до площади, на которой уже тесной толпой стояли горожане; высоко на пьедестале большого креста стоял пышно одетый герольд, окруженный своими помощниками. Через минуту он начал читать зычным голосом, какой подобает его должности:

— Пусть узнают все и запомнят, что высочайший и знаменитейший Карл, Божиею милостию король французский, соизволил даровать своей верноподданной, Жанне д'Арк, по прозванию Девственница, сан, полномочия, власть и достоинство главнокомандующего войсками Франции…

Тут тысячи шапок полетели в воздух, и толпа разразилась бурей радостных криков, которая, казалось, никогда не уймется; но наконец затихло, и герольд продолжал:

— …и повелел принцу королевской крови, его светлости герцогу Алансонскому, быть ее наместником и начальником штаба.

Этими словами манифест заканчивался, и ураган разбушевался снова и, разделившись на бесчисленные вихри, пронесся по всем улицам и по всем закоулкам и переулкам города.

Она — главнокомандующий, а принц королевского дома — ее подчиненный! Вчера она не значила ничего — сегодня какой почет! Вчера она не была ни сержантом, ни капралом, ни даже рядовым — а сегодня она сразу поднялась на самую вершину. Вчера ей не был подчинен ни один новобранец — а сегодня ее слово стало законом для Ла Гира, Сентрайля, Бастарда Орлеанского и всех прочих заслуженных ветеранов, блестящих знатоков военного дела. Таковы были охватившие меня размышления; я старался свыкнуться с этим странным, волшебным превращением.

Мысли мои унеслись в минувшее, и вот предо мной воскресла картина, которая была еще так свежа в моей памяти, как будто это происходило вчера, — ив самом деле, это было не далее первых чисел января. Вот что представилось мне: в далекой деревне живет крестьянская девушка; ей еще не исполнилось семнадцати лет. И сама она, и ее родное село никому не известны, словно они — на другом конце света. Где-то подобрала она и принесла домой бесприютное существо — маленького серого котенка, жалкого и голодного; она его накормила, утешила, приручила, снискала его доверие, и вот он, свернувшись клубочком, спит у нее на коленях, а она вяжет грубый чулок и о чем-то думает, мечтает. О чем? Никто не ведает. Но теперь — котенок еще не успел превратиться во взрослого кота, а та девушка назначена главнокомандующим французской армией, и будет отдавать приказания принцу королевской крови, и над мраком ее родного села взошло ее имя как солнце, видимое со всех концов страны! Голова кружилась, когда я думал об этих событиях, — такими необычайными, такими невозможными казались они.