Марк Твен - Жанна д'Арк [litres]

Как только я пришел, она начала диктовать. После ласковых слов и приветствий матери и родным письмо продолжалось так:

«Но вот причина, побуждающая меня писать теперь: я должна предупредить вас, что если вы вскоре услышите, что я ранена, то не беспокойтесь обо мне и не верьте тому, кто сказал бы вам, что рана моя опасна».

Она хотела продолжать, но Катерина прервала ее, сказав:

— Ах, она так испугается, прочитав эти слова. Вычеркни их, Жанна, вычеркни их непременно и подожди только один день — ну, два дня, самое большее, а только напиши, что ты была ранена в ногу, но теперь поправилась: ведь, конечно, к тому времени твоя нога заживет или почти заживет. Не тревожь свою мать, Жанна, поступи, как я советую.

Ответом Жанны был смех, подобный смеху минувших дней; то был задушевный, свободный смех безмятежной души, похожий на звон серебряных колокольчиков. Она сказала:

— Моя нога? Чего ради стала бы я писать об этой ничтожной царапине? Я не о том думала, дорогая.

— Дитя мое, неужели ты получила и другую рану, более опасную, и ничего не сказала? Чем же были заняты твои мысли, если ты…

Она вскочила, готовая залиться слезами, и хотела тотчас позвать назад лекаря, но Жанна остановила ее за руку, заставила сесть на прежнее место и промолвила:

— Полно же, успокойся, у меня пока нет других ран. Я пишу о той ране, которую получу завтра, когда мы будем брать приступом эту бастилию.

Катерина смотрела так, как будто она старалась разобраться в какой-то замысловатой задаче, но не могла с ней справиться. Она спросила растерянно:

— Рана, которую ты получишь? Но… но зачем же беспокоить мать, если… если это может и не случиться?

— Может и не случиться? Должно случиться.

Загадка оставалась загадкой. Катерина продолжала тем же недоумевающим тоном:

— «Должно случиться»? Сильно сказано. Мне кажется, я не могу… мой разум не в состоянии разобраться в этом. О Жанна! Сколь страшно такое предчувствие — оно способно лишить человека спокойствия и надломить его отвагу. Выкинь это из головы! Забудь об этом! Иначе ты будешь мучиться целую ночь, и — совершенно понапрасну, так как мы надеемся…

— Но это же не предчувствие, это — действительность. И я не буду мучиться из-за этого. Мучительна бывает лишь неизвестность, а здесь нет неизвестности.

— Жанна, ты точно знаешь, что это должно случиться?

— Да. Мне поведали мои Голоса.

— Ах! — произнесла Катерина со смирением. — Если они сказали… Но уверена ли ты, что это они? Вполне ли уверена?

— Вполне. Это случится — в этом нет сомнения.

— Это ужасно! С каких пор ты знаешь про рану?

— С каких пор? Кажется, несколько недель тому назад. — Жанна повернулась ко мне: — Луи, ты, вероятно, помнишь. Как давно было это?

— В первый раз, превосходительная госпожа, ты сказала об этом королю, в Шиноне, — ответил я, — а с тех пор прошло семь недель. Вторично ты упомянула об этом двадцатого апреля и еще раз — двадцать второго, то есть две недели назад; так у меня записано.

Эти чудеса глубоко поразили Катерину, но я давно перестал удивляться: ко всему привыкаешь на белом свете. Катерина спросила:

— И это должно случиться завтра? Непременно завтра? Определено ли тебе известное число? Не было ли ошибки, не спутала ли ты?

— Нет, — возразила Жанна, — мне указано седьмое мая, именно этот день.

— В таком случае ты останешься у нас в доме, пока не минует этот страшный день! Не думай об этом, Жанна, слышишь? Обещай остаться с нами!

Но Жанну нельзя было уговорить, она сказала:

— Этим не поможешь делу, дорогая моя подруга. Я получу рану, и непременно завтра. Если я не буду искать раны, то она отыщет меня. Мой долг призывает меня быть с солдатами. Неужели я могу не пойти из-за одной только раны? О нет, будем честнее!

— Так ты решила пойти во что бы то ни стало?

— Конечно. Для Франции я могу сделать только одно: воодушевить ее солдат и пробудить в них стремление к победе. — Она немного задумалась и добавила: — Однако не следует быть безрассудной: я хотела бы сделать все, что тебе приятно, ведь ты такая добрая. Любишь ли ты Францию?

Я старалась угадать, что у нее на уме, но не находил ответа. Катерина сказала тоном упрека:

— Ах, чем я заслужила такой вопрос!

— Значит, ты любишь Францию. Я и не сомневалась в том, дорогая. Не обижайся, но ответь мне: случалось ли тебе лгать?

— Ни разу в жизни я не лгала преднамеренно; случалось прихвастнуть, но не лгать.

— Этого довольно. Ты любишь Францию, ты не лжешь, а потому я доверюсь тебе. Я пойду или останусь в зависимости от твоего решения!

— Ах, благодарю тебя от всего сердца, Жанна! Как ты добра, что делаешь это ради меня! О, ты останешься с нами, ты не пойдешь!

В порыве восторга она обвила руками шею Жанны и осыпала Жанну бесчисленными ласками, малейшая доля которых превратила бы меня в богача; в действительности же я только острее чувствовал, как я беден… как я бесконечно беден тем, что почитал бы величайшим благом мира. Жанна сказала:

— В таком случае ты уведомишь военачальников, что я не отправлюсь сражаться?

— С великой радостью. Предоставь это мне.

— Ты очень добра. В каких же выражениях ты известишь их? Ведь извещение должно быть составлено по форме, как должностная бумага. Не составить ли мне самой?

— Ах, пожалуйста, ты ведь знаешь все эти торжественные слова и государственные формальности, а я совершенно неопытна.

— Тогда напиши так: «Начальнику штаба вменяется в обязанность оповестить королевские войска гарнизонов и лагеря, что главнокомандующий войсками Франции не покажется завтра на глаза англичанам из опасения быть раненной. Подписала за Жанну д'Арк Катерина Буше, которая любит Францию».

Наступила пауза; это была одна из тех молчаливых минут, когда нестерпимо хочется украдкой подсмотреть, как обстоят дела, — и я взглянул. Ласковая улыбка озаряла лицо Жанны, а щеки Катерины залились густым румянцем; губы ее дрожали, на глазах были слезы. Наконец она сказала:

— О, мне так стыдно! Ты — благородная, отважная, мудрая, а я — такая жалкая и глупая!

Она не выдержала и разрыдалась, и мне страстно хотелось обнять ее и утешить, но это было исполнено Жанной, а я, конечно, промолчал. Жанна обошлась с ней крайне ласково и нежно, но мне думается, что и я сумел бы сделать это не хуже, хотя я и знал, что это было бы глупо и неуместно и что это могло бы привести всех нас в замешательство и смущение; а потому я не решился выступить с предложением своих услуг, и, надеюсь, поступил правильно и избрал наилучший путь. Однако я не знал, так ли надо поступить, и впоследствии меня мучили сомнения: не упустил ли я случая, который мог бы изменить всю мою жизнь и сделать ее счастливее и прекраснее, чем она, увы! оказалась… Вот по какой причине я и теперь скорблю, вспоминая эту сцену; я не люблю извлекать ее из хранилищ моих воспоминаний, так как вместе с нею воскресает страдание.