Майкл Муркок - Карфаген смеется

Вашингтон – это грандиозные сооружения из белого мрамора, главная задача которых – производить впечатление и вызывать благоговение у тех невинных, чьи деньги пошли на постройку. Этот город – и опровержение демократии, и ее завещание. При всем богатстве строительных материалов, при огромном весе гранита и штукатурки Вашингтон иллюзорен. Почти у каждого наблюдателя в какой-то момент могло возникнуть ощущение, что город вот-вот пустится наутек, что он готов исчезнуть в любой момент.

Я, по крайней мере, на время поддался чарам. Округлые ляжки хористок вздымались вверх, крошечные юбчонки разлетались в стороны, коротко стриженные волосы поражали почти так же, как яркие прекрасные улыбки девиц, хриплые стоны саксофонов заполняли залы, автомобили мчались из Монреаля, а катера прибывали из Мэна. Американцы узнали у европейцев, что можно противопоставить деньгам. Сделки могли совершаться в атмосфере двусмысленности; там, где были абстракции, были и кредиты. Разговоры стоили дешево и приносили огромные дивиденды. Ветер из Татарии проник в Новый Свет. Германия переступила черту – Вашингтон даже не обратил на это внимания. Вот какую цену страна заплатила за собственное безумие. Мы видели, как пухлые губы Рудольфа Валентино сжимали сигарету, мы пели слезливо-сентиментальную «Подержанную розу», мы изображали горе и отчаяние, которых большинство не понимало. Здесь никто ничего не понимал. Едва осознав это, Америка стала «великой державой» и все же ушла от ответственности. Экспортные товары отправлялись за границу, а капитал оставался дома, и выходило, что Европа оплачивала удовольствия Америки, а сама слабела и разрушалась. Прошло почти десять лет – и Америке был предъявлен счет. Прошло еще двадцать, прежде чем она этот счет оплатила.

В своих огромных храмах, построенных в подражание грекам, но с египетским размахом, эти политиканы изображали римлян, но жили по принципам Карфагена. Их город – центр экономических преимуществ, окруженный внешними кольцами уменьшающегося богатства, кольцами, расходящимися все дальше и достигающими в конце концов огромных масс негров, населяющих полуразрушенные здания девятнадцатого века, лачуги и хижины, расположенные так далеко от лужаек и монументов, что они неким странным способом становятся невидимыми. Негры напоминали армию, бесцельно осаждавшую город, для нападения на который не было ни храбрости, ни сил. Их нельзя было нанять, от них нельзя было откупиться, их нельзя было изгнать. Они не изменились: они погрязли в выпивке и наркотиках, скулили свои ужасные блюзы, иногда посылали нескольких калек или женщин и детей в центр – просить милостыню. Большинство, как я выяснил, отказались от хорошей работы на Юге, решив, что здесь они получат гораздо больше. Обнаружив свою ошибку, они оказались слишком трусливыми, чтобы возвратиться к работе, которую могли исполнять лучше всего, – к ручному и механическому труду, такому, как сбор хлопка или монтаж автомобилей. Как бестолковые гунны, отставшие от орды, они жили за счет милостыни, поданной слишком добросердечными или слишком встревоженными людьми, не способными отказать им. Эти ленивые существа всегда казались мне загадочными. Они достаточно спокойны, но до тех пор, пока на них не подействует какой-то циничный белый, преследующий собственные цели. Если нужны еще какие-то подтверждения возрастающей слепоты и эгоизма Вашингтона, то вот самое главное – отказ принять меры для решения проблемы негров. (В конечном итоге они стали авангардом карфагенской атаки, пушечным мясом восточных командиров. Немногочисленные истинные патриции, наследники старинных южных семейств, предупреждали о последствиях, но общество было настроено против этих людей и против таких, как я, – нас осмеивали, изгоняли, грабили, пророческие видения чернили и уничтожали.)

Я не претендую на звание великого пророка. Я никогда не верил в грядущую погибель. Да, я был оптимистом в те дни, я искал подтверждения собственной веры в цивилизацию. И найти их было довольно легко. Я верил, что, если люди доброй воли объединятся, справедливость в итоге одержит победу. Волна гедонизма, накатившая на Запад, непременно схлынет, когда люди позабудут о войне. Неужели могло быть иначе? Откуда я мог знать о разветвленном, сложном заговоре, главной целью которого было не что иное, как полное порабощение белой расы? Конечно, кое-кто уже обо всем догадался. Я читал статьи о растущей силе Рыцарей Огненного Креста. Меня увлекли их романтичные костюмы и ритуалы, но я предположил, что все общество – легенда времен Реконструкции, которую Гриффит использовал, чтобы оживить и наполнить смыслом свою изумительную аллегорию. Новость о том, что общество до сих пор существует, воспламенила мое воображение. В Вашингтоне немногие открыто разделяли мой энтузиазм, но немало людей в конфиденциальных беседах поддерживали клан. Эти политики, сидевшие в башнях из слоновой кости, с готовностью позволяли другим мужчинам облачаться в боевые одежды, садиться на коней и отправляться на битву. Но они только что предоставили право голоса женщинам (как всем известно, существам близоруким и терпимым) и теперь не желали высказываться публично. Они боялись потерять голоса и, как следствие, лишиться прав на безбедную жизнь в коридорах власти.

Тем временем, впечатленный энтузиазмом своих молодых друзей, я решил использовать радиоволны на определенных частотах для управления аэропланами с центральной станции. Если направлять электрические импульсы к двигателям, запас энергии будет практически безграничным. Не нуждаясь в дозаправке, самолеты могли легко преодолевать расстояние от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса, не приземляясь и перевозя более сотни пассажиров за один рейс. Возможно, самолет мог бы даже облететь весь мир без единой остановки!

Когда вечерами мы расставались с компаньонами, я работал в своем гостиничном номере до двух часов ночи. Иногда я почти не спал, постоянно поддерживая силы кокаином и другими стимуляторами. Я не чуждался женского общества – нужно было как-то справиться с ужасным ощущением утраты, которое возникало всякий раз, когда я вспоминал об Эсме. Пока я не получил ни единого ответа из Парижа. Я думаю, что это и заставляло меня так усиленно работать. Мои мемфисские друзья, по их словам, делали успехи, добиваясь поддержки конгресса и частных вкладчиков. Приходилось дергать за ниточки и давать «на лапы», но они вскоре надеялись добиться желаемого результата. Кроме того, если мне станет скучно в Вашингтоне, я могу переехать в Мемфис. Они постоянно путешествовали туда-обратно. Я, однако, хотел остаться в столице. Джимми и Люциус повстречали политических деятелей, которым нравилось играть в карты, так что они тоже решили задержаться. Они всегда с готовностью знакомили меня с молодыми женщинами из офисов и магазинов, скучающими замужними дамами и восхитительными проститутками. У меня появилось множество непристойных партнерш, готовых на самые необычные сексуальные излишества. Я узнал, что в пуританской стране личное удовольствие прямо пропорционально общественной нравственности. Например, я провел Рождество в небольшом отеле близ Арлингтона совершенно голым в обществе шестерых других мужчин и более чем дюжины молодых женщин, две из них были квартеронками. К тому времени мои патенты подтвердили и зарегистрировали (но из Министерства внутренних дел пришел только вежливый ответ, а от министра торговли я не получил ничего). Чтобы хватило денег на особые расходы, которых не обеспечивали мои покровители, я продал коммерческие права на одно из своих мелких изобретений, беспроводной генератор для лечения ревматизма. Он достался бизнесмену-северянину, который позднее вывел мою машину на рынок и нажил состояние. Впрочем, я уехал из Америки к тому времени, когда появились его рекламные объявления. (Я случайно их увидел потом в старом журнале.)