Майкл Муркок - Карфаген смеется

Я делал все, что мог. Одна только миссис Корнелиус поняла ужасную иронию моей жизни. Я был гением, но недооценивал силы Зла. Баронесса называла меня «очаровательно аморальным». Полагаю, она имела в виду то же самое.

Мы – живые пастбища, на которых пасутся микробы, наша омертвевшая кожа – их хлеб насущный, мы – их Вселенная. Возможно, мы, по их мнению, передвигаемся по таким же предсказуемым орбитам, как планеты, и именно поэтому москиты всегда знают, где нас искать. Может, это всего лишь наша иллюзия – будто мы движемся по воле случая или по собственной воле. Мои ноги коснулись русской земли гораздо раньше, чем я предполагал, когда покидал Одессу. Вероятно, это было предопределено. На капитана явно подействовал мой намек на дела в Батуме, имеющие значение для правительственных сил, поэтому он охотно дал мне разрешение провести время на берегу. Баронессе также разрешили сойти на берег, хотя капитан заметил, что не несет ответственности за пассажиров, которые не смогут вернуться к отплытию корабля.

– Мы получили приказ забрать столько беженцев, сколько сможем, мистер Пьятницки. Однако это не гражданское судно, и у нас есть и свои очень важные задачи. Я уверен, вы это понимаете.

Я дал ему слово, что буду на палубе, когда «Рио-Круз» поднимет якорь.

– Я надеюсь установить на берегу связь с некоторыми антибольшевистскими силами, – сказал я.

Он ответил, что это мое личное дело. Я немедленно отыскал Леду Николаевну, которая, конечно, пришла в восторг от моих новостей и уже решила оставить Китти и няню на борту. Она заявила в свое оправдание, что собирается день-другой посвятить прогулкам по магазинам. Она думала, что мы пробудем на берегу только одну ночь, а потом вернемся на корабль. Если «Рио-Круз» все еще не будет готов к отплытию, то мы сможем еще раз переночевать в Батуме, и так далее.

– Но как мы отыщем гостиницу?

– Я легко решу проблему, – сказал я ей. – Я всю жизнь полагался только на свою сообразительность. Я чрезвычайно находчив.

В тот день ее любовные ласки были пикантнее, чем когда-либо прежде. Я с нетерпением ожидал нашего «отпуска на берегу», как говорила баронесса.

На следующее утро ко времени завтрака воздух прогрелся, но пошел сильный дождь. За столом капитан Монье-Уилльямс объявил, что мы должны пришвартоваться в Батуме в течение двух часов.

– Как приятно будет оказаться в порту, где сохранился хоть какой-то порядок. – Капитан прибыл сюда в третий раз за два месяца. Британцы управляли и городом, и гаванью почти целый год. – Хотя бог знает, что там творится теперь. В прошлый раз, когда я говорил с Дрейком, начальником порта, он находился в безвыходном положении. Очень много беженцев со всех концов России.

– Британцев это должно радовать, – сказал я. – Значит, им доверяют.

– Извините, что я так говорю, мистер Пьятницки, но это – ужасное бремя. Что случится, когда мы уйдем?

– Они соберут вещи и переправятся в Турцию. – Джек Брэгг с присущей ему бодростью попытался поддержать меня. – Хуже там не будет. – Анатолия находилась всего в десяти милях от Батума. – А может, нам стоит пойти до конца и объявить, что город находится под британским протекторатом?

– Не думаю, что русская армия с восторгом примет это известие. – Капитан Монье-Уилльямс сухо улыбнулся мне. – Во всяком случае, здесь мы составили более или менее ясное представление о том, как нужно действовать. Все желающие сойти на берег должны получить увольнительную у мистера Ларкина.

Второй помощник исполнял обязанности казначея и связного между русскими пассажирами и британской командой. Миссис Корнелиус еще не проснулась, и я очень этому обрадовался. Я бы смутился, если б она пришла в салон прежде, чем я изложу ей свои планы.

– Предупреждаю вас, – продолжал капитан, – что в городе полно большевистских агентов. Уверен, там есть саботажники и погромщики. Так что будьте осторожны, не говорите лишнего. – Это предупреждение он адресовал всем нам. – Когда вы вернетесь, мы будем очень тщательно проверять вещи и документы. Мы не хотим, чтобы в ваши чемоданы подсунули бомбы.

С губ капитана не сходила сардоническая улыбка, но было очевидно, что его отношение к делу не изменилось. Как и все прочие, он с нетерпением ожидал прибытия в Константинополь.

Когда я собрался уходить, к капитану подкрался Герников. Он был одет в ужасный твидовый костюм и курил немецкую сигару. Губы его постоянно кривились, а голова вертелась, как будто он пытался выбрать из множества жестов и взглядов именно те, которые произведут наилучшее впечатление на нашего капитана.

– Сэр, – невнятно произнес он по-английски. – Я хотел бы сказать вам пару слов.

Капитану, я уверен, Герников нравился не больше, чем мне, но Монье-Уилльямс вел себя с евреем так же вежливо и терпеливо, как и со всеми нами. Герников говорил тихо, и я не мог ничего разобрать. Я очень хотел уйти, поэтому извинился и вышел на палубу, чтобы присоединиться к моей баронессе. Она держалась за поручень, прикрывшись большим зонтиком темно-синего цвета. Китти играла с двумя деревянными куколками совсем рядом, в тени мостика, а Маруся Верановна бесстрастно сидела возле девочки на складном табурете, следя за куклами так, будто они в любой момент могли взбеситься. Я приподнял шляпу, приветствуя их обеих. Баронесса обернулась, улыбнувшись мне. Мы обменялись обычными формальными приветствиями, а потом я спокойно сказал:

– Через два часа мы достигнем Батума. Но вам нужно повидаться с мистером Ларкиным и получить пропуск. Полагаю, будет лучше, если мы поедем порознь.

– Разумеется.

Она надушилась новыми духами. Я чувствовал аромат роз, который, казалось, предвещал лето. На несколько секунд, пока баронесса объясняла служанке, что уйдет на некоторое время, я перенесся в детство. Я вспоминал густой аромат сирени в весеннем Киеве, поля пшеницы, огромные маки и полевые цветы с длинными стеблями, которые Эсме собирала у подножия холмов. Я отдал бы все, лишь бы возвратиться ненадолго в то волшебное состояние невинности, которое исчезло очень скоро, – когда я нашел Эсме в лагере анархистов и она, смеясь, рассказала о том, что с нею сталось. Она говорила, ее насиловали так часто, что между ног у нее появились мозоли. И я больше никогда не мог любить как прежде – нежно, легко, беззаботно. Я жаждал того глупого счастья. Я надеялся вновь пережить его с Ледой, поверить в наш союз, неповторимый и вечный. Но это было невозможно. Все женщины, за исключением миссис Корнелиус, теперь угрожали моему благополучию.

Они предали мои лучшие чувства. Я не больше доверял мужчинам – но вряд ли кто-то рискнет доверять свои чувства им. А дети могли быть самыми худшими предателями – и в этом я убеждался снова и снова.