Майкл Муркок - Карфаген смеется

Дождь прекратился. Я прошел по покатым улочкам до кафе напротив ворот Галатского моста и заказал среднюю порцию сладкого кофе. Я сидел и смотрел, как мимо сновали люди со всех концов земли. В этом районе было полно уличных продавцов, до невозможности расхваливавших свои жалкие товары. Толстые турецкие бизнесмены в фесках и темной европейской одежде собирались в группы и оживленно жестикулировали, проводя время в обсуждении сомнительных сделок. Вопреки логике я решился приобрести некий экмек-кадаиф [87] Экмек кадаиф – один из вариантов десерта кадаиф, подается с густыми турецкими сливками, каймаком. Похож на щедро пропитанный сахарным сиропом пористый корж. , «бархатный хлеб», который турецкие женщины считали совершенным сочетанием муки и сливок. Вероятно, в то время в Константинополе созданием новых сладостей занимались очень многие – куда меньше людей обсуждали серьезные проблемы, возникавшие в этом городе. Но вполне возможно, что для турок это и есть самое подходящее занятие. Еще я очень полюбил блюдо, которое называлось «обморок имама». Имам-байялды [88] Обморок имама (имам-байялды) – закуска из баклажанов с перцем, луком и вялеными помидорами. был самым восхитительным яством из всех, что мне случалось пробовать. Он до сих пор кажется мне куда вкуснее любых кулинарных изысков Вены или Парижа. К тому времени как сгустились сумерки, я съел целых две порции. Именно в сумерках я в последний раз видел мою Эсме и теперь сидел, питая суеверную надежду, что она снова появится в то же самое время. По обе стороны моста собирались корабли, дожидавшиеся развода понтонов, – такое повторялось дважды в день, утром и вечером. Глядя на них, я задумался, на каком судне предпочтительнее уехать – британском или американском. Практически все паромы, отправлявшиеся в Венецию, подвергались строгим полицейским проверкам – было невозможно подняться на борт или сойти на берег без необходимых документов. Пришло время, когда мне следовало отыскать болгарского специалиста по подделке документов и запастись соответствующими бумагами. Я хотел помочь баронессе фон Рюкстуль, но, может статься, придется оставить ее здесь, как она и опасалась. Она быстро отыскала бы другого защитника. Ее положение было не таким сложным, как у всех прочих. Люди из лучшего московского и петербургского общества каждое утро собирались толпами у входов в посольства Франции, Германии, Великобритании, Италии, даже Бельгии. У французов появилась такая шутка: можно убедиться в том, что русский попал в отчаянное положение, если ему приходится выбирать между самоубийством и Бельгией.

Лучшие русские гибли и пропадали на холодных лемносских берегах. Профессора крупнейших академий, ученые, адвокаты, художники, музыканты и философы теснились в лагерях, где умирали от сыпного тифа или пневмонии. Принцы крови униженно ползали перед мелкими чиновниками Германии, которую они едва не уничтожили. И конечно, бесполезно было напоминать о древних языческих завоеваниях великих христианских городов, Рима и Киева и всех прочих, жители которых сносили подобные оскорбления. Порядочные, набожные христиане терпели дурное обращение, они гнили заживо и погибали. А весь мир спокойно взирал на происходящее, все демонстрировали полнейшее довольство. Царь Николай и его правительство доверились устаревшим институтам власти. Даже русские монархисты говорили об этом. И теперь уцелевшие представители российского дворянства заплатили ужасную цену за близорукость и безумие своего властителя, за царицу, возжелавшую самозваного святого, советы которого привели к грубейшим стратегическим ошибкам во время войны.

Когда стемнело, я удалился от берега и двинулся обратно по булыжникам и каменным ступеням, я пробирался между зданиями, которые поднимались вверх криво, как пьяные, наклоняясь и сплетаясь в безумной геометрии невозможных линий и углов. Где-то начался пожар, и послышался сумасшедший звон огромного колокола с Галатской башни, построенной именно для этой цели. Одна из многих частных самозваных пожарных команд (обычно состоявших из самих поджигателей) срочно принялась за дело. Это был настоящий хаос босых ног, фесок, тюрбанов, старых ослов, шлангов и медных котлов с водой – неуклюжее сборище головорезов, которые крали столько же, сколько спасали.

Едва вернувшись в знакомый, залитый электрическим светом мир Гранд рю, я увидел, как из моторного такси высунулась миссис Корнелиус. Она махала мне и что-то кричала – я не мог разобрать, что именно. Я попытался погнаться за нею. Она бросила на меня злобный взгляд: «Если ты не ’оторо’ишься, Иван, мы н’када не ’ыб’ремся ’тсюда!» Потом такси свернуло в сторону Топхане и исчезло. Я так и не понял, следует ли дальше преследовать миссис Корнелиус, или нужно вернуться в «Токатлиан» и припасть к утешительной груди моей Леды, а может, попытаться еще раз проверить, появилась ли Эсме в «Ротонде». Едва ли не прежде, чем осознал, что делаю, я шагнул в двери кафе и попал в мир теплой продажной плоти и отвратительных тканей. Я всегда, еще со времен Одессы, чувствовал себя непринужденно в такой атмосфере. Возможно, все дело в том, что в подобных местах от тебя ничего особенного не ждут. Ты можешь бывать в питейных заведениях, рабочих пабах и борделях, пока способен держать рот на замке и платить по счетам. Ты среди друзей, и в то же время остаешься безымянным.

Все столики были заняты, поэтому я решил пробраться к бару и заказать абсент, как обычно. Я не видел ни Сони, ни сирийца, ни Хелены. Я чувствовал себя нелепо, потому что полагал: все втайне посмеиваются надо мной. Я тратил впустую слишком много времени, как говорила миссис Корнелиус. Мне следовало искать пути к бегству, готовить документы, изучать графики отправления пароходов и поездов. Тем не менее я не уезжал. Я все еще надеялся хоть раз увидеть девочку, убедиться, что ее сходство с Эсме – просто выдумка. Вдобавок я уже привык сидеть на одном месте. За последние годы, когда города сдавали и брали обратно, когда сменялись правительства и пересматривались законы, я научился тянуть время и выжидать подходящей возможности. Я иногда воображал себя рептилией, терпеливой старой ящерицей, которая способна лежать на скале много дней, пока в пределах досягаемости не появится добыча. В случае необходимости я могу преодолеть нетерпение, почти преодолеть само время, погрузиться в своеобразное полубессознательное бездействие. Этот совершенно неподобающий вариант ответа на тогдашние угрозы впервые открылся мне в «Ротонде». Поиск девочки стал делом первостепенной важности. Подумав, я уверил себя, что я легко смогу жить и работать в Константинополе. Здесь собралось много недавно прибывших дельцов, готовых профинансировать мои опыты, кроме того, я всегда мог найти работу механика. Я мог бы жить как паша на вилле, с которой открывался вид на Сладкие Воды Европы. Рядом будут соотечественники, с которыми я смогу беседовать, сотни книг и журналов, изданных на русском языке. Я не мог представить ничего подобного в холодном, строгом, величавом Лондоне. К тому же в Англии выбор юных девушек окажется не так велик. Оставаясь здесь, я смогу жить тихой, прекрасной трудовой жизнью, а если мне захочется расслабиться, когда угодно сумею насладиться всеми радостями, которые обещал Константинополь. Такой порядок пришелся бы мне по вкусу, я ведь был не просто человеком мысли – мной управляли великие физические страсти и горячность. Мне предстояло стать главным архитектором нового, блестящего христианского города.