Майкл Муркок - Карфаген смеется

– А пока… – граф положил на стол маленький мешочек из кожи серны, – …от моего клиента. – Он поклонился и простился со мной:

– Всего доброго, господин Пятницкий.

Синюткин скрылся в толпе. Баронесса подняла кожаный кошелек:

– Это золото!

В моей маленькой комнате мы пересчитали монеты – внутри оказалось десять соверенов. Я отдал Леде пять:

– Твои комиссионные.

– Восхитительно, – сказала она, распуская завязки на панталонах. – Мы можем позаботиться о том, чтобы девочки в понедельник купили себе новые платья.

Чудесный семейный спектакль продолжался так успешно, что я рассчитывал на его долговечность. Если бы баронесса узнала о моей чувственной привязанности к Эсме и стерпела бы это, по крайней мере, закрыла бы на это глаза, – тогда нашему браку уже ничто не угрожало бы. Несколько раз я уже хотел намекнуть на истинное положение дел, но всякий раз сдерживался, опасаясь нарушить достигнутый статус-кво. Почти все ночи я проводил с Эсме в «Токатлиане», но вечера посвящал женщине, которую Эсме теперь называла тетей. Кроме того, я решил, что неблагоразумно рассказывать Эсме о моей продолжающейся связи с Ледой. Женская ревность уничтожила множество самых замечательных планов. Эсме нравилось обманывать Леду, но я сомневался, что в столь юном возрасте она оценит иронию того, что ее саму тоже обманывают.

Несколько дней спустя пришло сообщение от графа: увиденное произвело впечатление на его клиентов. Вскоре мы обсудим детали. Готов ли я совершить непродолжительное путешествие? Я ответил, что, если понадобится, я поеду на край света. Я встретился с графом в баре у фонтана Тифон. Он сказал, что его покровители не могут точно сообщить, когда посетят Скутари в следующий раз, поэтому мне следовало быть готовым к тому, что в любой момент придется без предупреждения отправиться на азиатский берег.

– Если им действительно понадобится мой самолет, я брошу все и приеду в любое время, днем или ночью.

– Они, судя по всему, появятся здесь недели через две.

– Вы пойдете вместе со мной на эту встречу, граф?

– Конечно. Будьте уверены, мой друг – человек чести.

Заподозрив, что его клиент – еврей, я счел нужным пояснить, что не страдаю от предрассудков и спокойно отношусь к чужим религиозным убеждениям. Так я укреплялся в своем заблуждении. Миссис Корнелиус часто говорила, что я сам – свой злейший враг. Я верил своим друзьям, я жил в радости и давал жить другим, я протягивал руку помощи, ожидая в случае необходимости того же самого, и из-за этого потерпел поражение. В течение многих лет я был готов излагать свои идеи всем, кто проявлял к ним интерес, А кто сегодня слышал о Пятницком? И ведь всем знакома история Лира. Люди дивятся глубине моих суждений. Мои замечания основаны на опыте. В моей ненависти к большевизму нет ничего отвлеченного. За эти идеи собственной жизнью заплатил человек, который прекрасно понимает, что такое жить под гнетом красных. Теперь я осознаю, что мне не следовало ссориться в Одессе с двоюродным братом, с Шурой. Во всем была виновата девчонка. Из-за этого прервалось мое обучение – слишком рано, слишком рано… Если бы я тогда остался в городе, то получил бы необходимое предостережение. Катакомбы Одессы все еще отзываются эхом на зов несвершившегося будущего, призраки все еще шагают поступью Робеспьера. Где-то в небе над куполом собора Святого Николая летит одинокий аэроплан, изящная машина, в кабине которой сидит молодой человек. Его силуэт четко виден в сиянии желтых солнечных лучей, он мчится над городом спящих коз, над городом Одиссея. Он смотрит сверху на улицы, которые рассыпаются на части, на здания, которые никто не может восстановить, на страшных нищих, стоящих в грязи и молящих о хлебе, которого им никогда не подают. Юноша оплакивает их, и по его щекам текут серебристые слезы. Люди мчатся вперед. Они пытаются поймать блестящие капли. Они ссорятся, они убивают друг друга ради серебряных иллюзий. Юноша перестает плакать. И его смех превращается в безумный, когда авиатор поднимается ввысь, туда, где небо становится черным, и затем он исчезает за горизонтом. Одесса, город жадности, город реальности. Город того, что могло бы быть. В Аркадии жил еврей, который держал меня за руку. Он знал, почему его соплеменники вложили мне в живот кусок металла. Они заставили меня кричать. Герников истекает кровью, в глазах его – боль и сомнения. Es tut sehr weh [92] Это очень больно (нем.). . Они заставили нас встать на колени в снегу. Они бичевали нас своими кнутами. Бродманн приказывал им. Они опутали нас сетями из колючей проволоки и повесили нас над кострами, как рыб, а их собаки, высунув красные языки, сидели рядом и ждали, когда мясо будет готово. Я надеялся, что они отпустят меня. Я доверил им свою жизнь. Я сказал им правду. Но в те дни я еще не мог знать, в чем она. Как человек может доказать, что он достоин спасения? Той ночью, в пустынном краю, я молился звездам, потому что думал: они могли оказаться ангелами, которые спасут меня. Я никому не причинил зла. Разве любовь – это зло? Я никого не предавал. Они сами выдали себя. Это не преступление. Я говорил им: «Это не преступление!» И все же они отвернулись от меня. Пусть они узнают, что такое подлинное страдание. Пусть скитаются, как скитался я. Пусть умоляют о смерти. Бродманн был негодяем. Жизнь ради жизни ничего не стоит. В конце концов, человеческое достоинство – единственное, на что нам остается надеяться. Но даже его обычно не удается сохранить. Им нужна разумная причина для того, чтобы поступать с вами именно так. Они лишают человека чувства собственного достоинства, если могут. Планета вертится. Мы слишком малы. Я люблю Вселенную и все ее чудеса. Я не просил награды. Я лишь хотел насладиться тем даром, который достался мне от Бога. Я ведь не лучше и не хуже Герникова? Я ведь не хуже других? Я мог бы стать почтенным человеком, у которого красивая жена и две прекрасные дочери, человеком, который по воскресеньям выходит подышать воздухом на Гранд Шан. Я мог бы стать тем биржевым маклером в сюртуке и цилиндре, который смотрит, как его дети крутят обручи у пруда в Кенсингтонском саду, или прогуливается с женой по Центральному парку. У меня могло быть все – имя, репутация, семья, почет. Но чтобы добиться этого, мне пришлось бы позабыть о доверии к ближним. Цена, я думаю, оказалась бы слишком высока.

Несколько недель спустя после моей первой встречи с графом я получил от баронессы сообщение: мне следовало сесть на трехчасовой паром в Скутари. Граф Синюткин встретит меня там. Я тотчас отправился к Эсме и, обняв ее, попросил хорошо себя вести. Я вернусь самое позднее следующим утром. Я оставил ей немного денег. Она поднялась на цыпочки, обхватила мою шею тонкими ручками и поцеловала.