Олег Игнатьев - Ключи от Стамбула

— В чём дело? — встревожился главнокомандующий и его брови поползли вверх. — Что-то случилось?

— Да! — кивнул Николай Павлович и заявил, что переговоры прерваны и завтра же, семнадцатого февраля, можно занимать высоты над Босфором и Константинополем. — В срыве мирных переговоров повинны сами турки.

— Каким образом?

— Своей бестактностью.

Великий князь заволновался.

— Ты с ума сошёл! Это же новая война. Но теперь уже с Англией.

Одеваясь, он кликнул Непокойчицкого, бывшего в одной из соседних комнат, и с негодованием сообщил, что переговоры прерваны и что Игнатьев предлагает в эту же ночь двинуть войска на Стамбул.

— Можно и днём, — сказал Николай Павлович. — Настало время исправить ошибку.

— Но снабжение войск продовольствием находится в руках иностранных подрядчиков! — запаниковал главнокомандующий, застёгивая свой мундир.

— А из Одессы? Из того же Севастополя? — стал подсказывать Игнатьев, желая ободрить его. — Ужели не найдём, где взять?

— Англичане пройдут через Босфор, и тогда морскому сообщению придёт конец, — возразил великий князь, одевшись и выходя в гостиную. — К тому же, ожидается фронтальное сопротивление турок, которое может быть значительным.

— А правый фланг может подвергнуться угрозе нападения со стороны Галлиполи и Булаирских укреплений, где уже собраны турецкие войска, — предупреждающе заметил Непокойчицкий, и лицо его приобрело всё тот же полусонный вид.

— Дождались! — воскликнул Игнатьев, чувствуя, что снова закипает. Говорил он горячо, напористо, почти не выбирая выражений. Да и о каком расшаркивании может идти речь, когда последний шаг к заветной цели тебе не дают сделать? — Лондон всегда хлопал в ладоши, когда Россия хлопала ушами.

Нелидов смотрел на него, как бы предостерегая от заведомо критических оценок.

— Нельзя сбрасывать со счетов и английский десант, — срывающимся от волнения голосом проговорил великий князь и обвёл присутствующих взглядом, как бы ища у них поддержки. Было видно, что он колеблется.

— Выходит так, что мы сдаём нашу победу англичанам? — воззрился на него Николай Павлович, всем своим видом показывая, что убить его можно, но склонить на путь предательства нельзя. — Если вы это предвидели, зачем схватились с Турцией? Спросите у любого русского солдата, и он вам ответит: «Знамён не сдавать, победой дорожить, славой гордиться!». — А мы своё лицо, как говорят китайцы, бросаем псу под хвост! Или не на страх врагам жив православный царь?

Великий князь не знал, как быть.

— Надоел ты мне, Игнатьев, хуже горькой редьки. Ну, что ты заладил: «Ключи от Стамбула, ключи от Стамбула?» Мы не в силах воевать сейчас, к тому же я дал слово.

Нелидов кривил губы.

— Англичане нам Стамбул не отдадут.

Непокойчицкий стоял в дверях, как человек не вовремя пришедший в гости, и недовольно посапывал, как будто нюхал верхнюю губу.

— Ну, что ж, — покручивая обручальное кольцо, чтобы хоть как-то успокоить свои нервы, примирительно сказал Игнатьев, — тогда хоть репетицию произвести! Для устрашения моих упрямых турок.

— Это можно! — согласился с ним великий князь, радостным и бодрым тоном. — Устроим туркам машкерад.

Уже в дверях гостиной, покидая главнокомандующего, для которого подписанное перемирие с османами теперь не казалось чем-то ужасным и катастрофически-несвоевременным, как оно воспринималось Игнатьевым с его обострённым чувством патриота, Николай Павлович полушутя добавил:— От вашего высочества зависит с завтрашнего дня водрузить крест на Святой Софии. А я постараюсь сделать всё, чтобы на переговорах не было Мехмеда Али. Если он снова заявится, вытолкаю его вон.

— Хуже не будет? — усомнился в тактике запугивания Нелидов. — Как бы дров не наломать.

— Их уже наломали за нас столько, что диву даёшься: это, какими же надо быть олухами, чтобы предать интересы России и отбояриться от русской крови, пролитой в этой войне, — жёстко ответил Игнатьев, которому вдруг показалось, что он исчерпал запас терпения, отпущенный ему природой.

— Чует моё сердце, не избежать вам опалы, — сочувственно сказал Нелидов, покидая дом главнокомандующего.

— Я не боюсь противоречить тем, кому плевать на будущность России, — решительно проговорил Игнатьев, чувствуя, как в его сердце колко шевельнулось раздражение. В тех условиях, в каких он оказался, даже ему, опытному дипломату, приученному скрывать свои эмоции, нелегко было гасить их неожиданные всплески. Яростная ревность Англии, внимательно следившей за военными успехами России и в который раз пытавшейся представить дело вражье, как дело Божие, выбила его из колеи.

Фельдмаршал русской армии великий князь Николай Николаевич (старший), переживший крайне неприятные минуты, тоже не мог успокоиться.

— Да, Игнатьев целенаправленно умён, деловито предприимчив, но! — говорил он начальнику штаба и осуждающе выставлял палец, — избыточно самостоятелен!

— Странный человек, — пожал плечами Непокойчицкий. — Партия сыграна, а он намерен её продолжать.

На следующий день великий князь устроил демонстрацию похода на Стамбул. Он собрал в десять часов утра войска на равнине, в виду стамбульских минаретов и купола Святой Софии, развернув боевые знамена. Построились на выходе из Сан-Стефано, правым флангом к Мраморному морю и фронтом к Царьграду. Лейб-гвардии Преображенский и Семёновский полки, гвардейская стрелковая бригада, лейб-гвардии сибирский батальон, собственный Его Величества конвой, лейб-гвардии казачий Его Величества полк и вся наличная артиллерия. Михаил Дмитриевич Скобелев — элегантно одетый, надушенный, на белой лошади. Сколько скакунов под ним убило за время войны — не сочтёшь!

Великий князь объехал войска и приказал музыкантам играть, а песенникам петь. Нижним чинам было дано «вольно» и разрешено бежать вперёд, смотреть Константинополь, хотя он и с места был хорошо виден. И стояла, и крестилась русская рать в виду Царьграда и Святой Софии, и тосковала по дому.

— Загрызи её волк, энту Турцию!

Не прошло и получаса, как от Игнатьева приехал князь Церетелев и доложил, что дело сдвинулось.

— Турки возобновили переговоры.

Эта невиннейшая демонстрация произвела нужный эффект.

Ночью Николай Павлович и Нелидов сочинили ультиматум, требующий признать все условия России безоговорочными, и передали его турецкой стороне. По-видимому, Савфет-паша и Садуллах-бей изрядно трухнули, потому что к концу дня восемнадцатого февраля подписали мирный протокол. К сожалению, лишь предварительный.

— Палец, отрубленный по закону, не болит, — сказал Савфет-паша, склоняя голову и ставя свою подпись.

Игнатьев привычно расписался цепью крупных завитушек — и вот он Сан-Стефанский мирный договор в его священном первозданном виде. Это его разум, его воля, это труд всей его жизни, проведённой на Босфоре. Автономная Болгария — его милое дитя, рождённое для вечности, для торжества братской любви болгар и русских. Его звезда на тверди мировой истории — заветная, неизъяснимо чудная, с её небесной красотой и тайной. Сан-Стефанский договор это его память, его боль, его зеница ока, залитая по несчастью кровью.