Сергей Зайцев - Побеждая — оглянись

Терзаясь своим бессилием, видя, что гибнет, на глазах тает в числе Велемирова погоня, прослезились на стенах Капова мудрые ведуны, и сказал Вещий:

— Не отверзи, Перуне, лик свой! Изведай, что сыны твои на земле творят! И образумь сынов, Отец!

Здесь заметили ведуны и смерды, что новое прозрение находит на старца. Вроде бы не ко времени оно, когда враг подбирается к воротам, когда риксич не в силах вырваться из ловушки и гибнут нарочитые мужи. Но стало людям легче от того прозрения. Многие собрались вокруг Вещего, заглядывали ему в затуманенные, отрешённые от мира глаза и с трепетом внимали словам:

— Княже! Безгранично провидение твоё. Меня оно ввергает в изумление. Вижу на челе у тебя Перуновы персты, знаки-отметины на круге ясного солнышка. То глаза Перуновы, то губы его, то праведный путь судьбы!.. И здесь ты вовремя, и здесь ты, хранимый под сенью доброго крыла лебединого, и здесь ты, на радость беззащитным глуздырям, прижал змеюке хвост!.. Вижу в небе стаи вольных кречетов. Парят, парят, всё ниже опускаются, когти острые готовят на погибель серым волкам.

— О чём это он? — спросили у ведунов смерды. — О каких кречетах?

Но рты им зажали всемудрые ведуны, указали руками вниз, в зелёную долину, и сказали чуть слышно:

— О тех! Смотрите, о тех он вещует кречетах!..

Затаили дыхание чернь-смерды, глянули вниз, куда показывали ведуны, и прояснился тогда для них смысл сказанного.

Не подбирались более к обожжённым стенам града Капова готские кёнинги. И Велемирову погоню, не сломив до конца, оставили посреди поля. Сам же риксич с остатками воинства, злой, униженный поражением, подъезжал к градцевым воротам.

То светлый Веселинов-князь вовремя подошёл и в хвост Ёрмунганду ударил. И теперь откатился мировой змей Германариха на один край долины, войско же Веселиново на другом краю встало. Так некоторое время стояли против друг друга, оценивали силы, совещались с приближённой знатью. Ни одна из сторон не спешила начинать битву.

Двумя многотысячными толпами, нестройными рядами покрыли почти всё открытое место — лишь неширокая полоса разделяла их. И этой полосе было суждено принять на себя всю тяжесть предстоящей битвы, всю её кровь, познать всю её боль. Ей суждено было пролегать под телами убитых, втягивать в себя их уходящее тепло, ей суждено было внимать крикам и хрипам израненных, изувеченных, раздавленных, смятых... По ней пролёг последний путь, на ней уготовано многим последнее ложе, мягкое и зелёное. И где-то в этой же земле — последний дом для многих. Дом чёрный, дом холодный и сырой. Дом, в котором уже метался и плакал кто-то живой, раны свои перевязывал. У него громко, отзываясь болью, стучало по рёбрам сердце и рвался из груди крик. Над этим домом низко склонились две небесные страны. С одного края приблизилась Вальгалла, где девы Водана застелили чистыми скатертями пиршественные столы и для каждого героя поставили кубок. С другого края неслышно придвинулись прекрасные сады Вирия, в которых девы-богини ожидали иных героев — славных сынов Перуновых. И держали те девы в руках волшебные яблоки; в этих яблоках вечное блаженство, неугасимая молодость, в них честь и слава, в них истина и жизнь души, не отягощённая несовершенством человеческого тела.

И две небесные страны тоже противостояли друг другу.

Но вот на открытой полоске земли съехались два всадника. Оба войска перестали шуметь, будто могли слышать, о чём говорится там, между риксом и кёнингом.

Германарих на чёрном готском коне. Рикс Веселинов на высоком коне белом. Кони стройные, кони злые, горячие, ощерились друг на друга, готовы были зубами схватиться, копытами ударить. Глаза налились кровью. У обоих золочены стремена и сбруи. Тяжелы у обоих, острыми шипами утыканы латы на груди.

И всадники друг другу под стать: рослые, широкоплечие. Бороды расчёсаны, острижены коротко. Поверх кольчуг пристёгнуты стальные нагрудники. Золотыми пряжками на плечах корзно схвачены, красным цветом обливают крупы лошадей. А на кёнинге железный готский шлем с отточенными воловьими рогами, а на риксе прежний шлем медвежьей кости, оклеенный конским волосом, да с пустыми глазницами.

Тихо стояли оба войска, слышать желали, о чём говорится там, между риксом и кёнингом.

Оглядели всадники друг друга. Германарих не таил злости, в усмешке губы кривил. И белел оттого старый словенский шрам. Рукой кёнинг похлопывал-поглаживал шею вороному коню. Едва приметно та рука подрагивала.

Бож спокоен был и недвижен. Загорело лицо, борода светла, и седину в ней различить уже можно. Губы сомкнуты плотно, не выдадут чувства. Лишь глаза неподвластны риксовой воле, веселы они, и даже удивление в них вроде. Это и кёнингу выдают непослушные риксовы глаза, этим и злят его.

Сказал Амал Германарих:

— Не таким ты, Бош-кёнинг, виделся мне в мыслях моих. Думал, старше ты и обличьем грознее. А вышло, таких, как ты, у меня много побратимов. Их, серых, не счесть по пальцам в Каменных Палатах. И вот не пойму я: как это слабое тело твоё выдерживает такую славу?

Ответил Бож-рикс:

— Слава славному! Она тоже разная бывает — слава. И всякому своя! Но тебя я таким и видел. Иным трудно представить! Кто людей на веку повидал, тот знает: деяния человека клеймят его лицо! Многих ли ты уже покорил, славный гот? Сильно ли разбогател на дорогах насилия и брани? Вижу, пусты твои повозки, вижу, злы, голодны твои побратимы.

— Есть ещё время, Бош! Годы долгие мне назначены.

Согласился рикс, но на свой лад те слова повернул:

— Верно! Есть ещё время повернуть тебе в просторы Гетики. Пожелай только, отпущу, не поставлю преград твоему воинству.

Кёнинг усмехнулся на услышанную дерзость, сказал с презрением:

— Слабейший! Падёшь к ногам моим!

И Бож сказал:

— То решит день нынешний!

Сказав такие друг другу речи, они разъехались в разные стороны. Стремился каждый к войску своему. Амал Германарих не мог насмотреться на грозную готскую силу, что долину залила бурным озером. Берегами тому озеру — тесные ряды широких щитов. И невиданной осокой, немыслимой густотой возвышались над озером готские копья. Шлемы двигались, подобно волнению на воде.

Светлый Бож-князь к своему войску подъезжал, вот-вот сольётся с ним, как капля дождя, из облак сорвавшись, сливается с весенним паводком. И, кроме как в паводки, некуда той капле упасть, нет в округе сухого места. Привставал в стременах рикс, высоко поднимал голову, но не мог увидеть дальнего леса. Всё загородила стена воинства. Велика сила — ливень пройдёт, земля сухой останется.

Среди прочих песнопевец Сампса с Анагастом-риксичем были. Вотчинные князья стояли возле своих сборов: и Леда-старик, и Сащека, и Нечволод, и иные числом тьма, и югра-князьки тоже были. В самой середине, как тяжёлый таран, сплошь закована в железо нарочитая чадь Веселинова. Смерды-чернь стояли позади конниц пешими. И дубьём, и кольем сильны, и испытанными рогатинами. Простоволосые, без кольчуг и щитов, в льняных рубахах и грубых кожах, на подъём легки. И удары их тяжелы, размашисты, и багры-крючья цепки в натруженных руках, цепки, как орлиные когти.