Сергей Зайцев - Побеждая — оглянись

Риксам своим платят анты носильную дань.

ать никому не прощал проступка. И часто бывал более жесток, чем следовало. Он видел вельможных, он слышал хитроумные речи их и, вспоминая Келагаста, многие деяния его теперь понимал. Не прожил бы до седин Келагаст, будь он мягок. У мягкого за спиной смутьяны плодятся, аки грибы после дождя. Не было у рикса опоры среди старшей чади и чади вельможной, а были лишь коварные завистники и зложелатели. И не щадил их когда-то Келагаст. И не терпел теперь Тать, удалял их от себя понемногу, своими посадниками подменял — верными людьми дорожил.

Первым из посадников был Добуж-княжич. Видел Гать, что не любят княжича вельможные, потому больше остальных ему верил и не ошибался. Ловок был Добуж чужие хитрости усматривать, хитросплетения расплетать, ловок был лживых ослушников из тёмного угла на свет выводить, ловок был вовремя подсказать неискушённому Татю об обманах и коварстве.

Негодовали вельможные и риксы:

— Хитёр княжич и хват! После смерти Любомира во вторых ходит. При Келагасте ходил и при Тате над нами ходит.

— Знаем! — скрипели зубами. — На нас наговаривает, чтобы себя вернее обелить, чтобы сытнее кормиться у первенства. На плечах у нас стоит, по головам нашим ходит.

— Смерда того мы б давно одолели, но мешает проклятый княжич. Хитёр не по годам! Тенью за нами не ходит, а вольность нашу будто путами связал. Со слов его всегда верно ударит Тать, все наши замыслы расстроит.

Возносили руки к небесам:

— Избави нас, Перуне, от этого медведя! Избави от проклятого смерда! Услышь наши горестные мольбы!

Из младшей чади нарочитой выделил Тать удальца Нечволода, десятником его поставил. Давно приметил: любят Нечволода молодые кольчужники за весёлость его, за отчаянную смелость, за сердечность и щедрость. За десятником таким не только десяток, а сотни нарочитых шли. Этот Нечволод Татю хорошей опорой стал.

Злились вельможные мужи и риксы. Злились, да ничего поделать не могли. Теряли влияние, друг другу жаловались:

— Юнцами нарочитыми стал крепок Тать да с чужого ума! Встал на ноги. Как сломишь того, от кого кольчужники неотступны? Как повалишь того, кому дружина подставляет плечо?

— Знаем! — шипели по углам. — Слабое место найдём. Недолго соколу летать, недолго волку рыскать, недолго рычать медведю. И мы ударим, дай время!..

А иные сомневались, качали головой, оспаривали:

— Где то время, о котором говорится здесь? Так и про Божа-ведьмачонка уговаривались, что придёт время, дай срок, удавим его на тесьме или в прорубь сунем. Дождались? Все уж сроки вышли... А ведьмачонок, посмотрите, Татю по плечо! Возле Татя стоит, тяжёл меч в руке держит, куда ударить — примеряется... Удави такого, сунь в прорубь. Оцарапает — не выживешь! Горазды мы, братья, только время выжидать да дело откладывать. А дело нужно руками делать, а не умным лицом и долгими речами...

Другие сетовали:

— В Мохони Сащека-рикс голову поднял, над нами возносится, едва замечает. А губы-то пухлы ещё, будто у младенца.

— Меня Тать, видели, из чертога прогнал, а на моё насиженное место посадил десятника — то же, что ветер в горницу впустил...

— А Леда Ведль? Седины позорит, вторит Татевым словам — всякий раз склоняет своё благородное чело...

С уст сахарных слова капали желчью:

— Смерд урезал мой надел, придал его Леде. А с того-то угла в полюдье мне лучшие обозы шли. Теперь к Леде идут. Не печалься о его сединах, не болей за благородное чело. Хитрый летт нынче дайну [20] Дайна — песня. поёт. И ещё у твоего очага руки погреет, в твоей покрасуется шубе.

У кого-то губы кривились в язвительной усмешке:

— Бросьте перебранку, братья! Известно: умеем мы время выжидать. Ещё посидим, поплачем, может, какой милости себе и выждем!

— Проклятый смерд! Избави нас, Перуне!

— А Домыслав-то! Домыслав молчит, замкнулся в Глумове, исправно платит дань. А мы рассчитывали...

— Тоже времени ждёт. Не верю я, что Домыслав смирился. Для него заноза в сердце — то что ножки валькирии мыл. А другая заноза — во вторых ходить.

Божа-рикса обхаживала знать. На пирах и при встречах случайных говорили в его честь хвалебные вкрадчивые речи, ревниво ловили взгляд, упреждали движение, словом или действием торопились польстить. Ещё слова не скажет юный князь, а увидят, что сказать хочет, и уж кивают вельможные, пальцами под стропила тычут, утверждая это своё согласие.

— Верно, верно! — в умилении закрывали глаза и растягивали в улыбке масляные губы. — Как это мы раньше, господин наш, до всего сказанного своим умом не дошли? Думали, гадали. И всё зря — только время теряли. Ты же, Бож, светел умом, прекрасен ликом, едва слово сказал, а для нас всё на место встало. Разум твой ясен, как солнце в небесах. Истинно: у кого знания, тот многого добьётся.

И удивлялся юный Бож-рикс таким словам, и бывал ими польщён. И, приглядываясь к лицам, видя на них глубочайшие преданность и одобрение, по молодости, по неискушённости верил им.

А лица всё усердствовали:

— Верь нам, Бож! Верь! Ты молод, ты умён, но жил не много и всего не знаешь. Ты, светильник наш, светил немного и не всё ещё высветил. В тебе, многочтимый, лишь задатки говорят. А мы прожили жизнь. Мы вельможны, мы родовиты. Мы — порода. И нами правит чистая кровь. Келагаст-рикс, поверь, тебя бы одобрил, видя дружбу твою с нами.

Порадовавшись, что слушает их Бож, ещё такое говорили:

— Что Тать? Он грязный смерд, он смеётся над нами. А как ты думал? Смерду лестно над нарочитыми стоять. Непредсказуемой волею судеб над нами вознесён, упивается властью чернь. Поверь, смеётся Тать ночами. Породу унижает, сквернит Келагастову память, тебя опекает лишь для виду и верен тебе лишь до срока. Не ты ему нужен и не княжение твоё! А нужна Татю власть, чтобы нас притеснять и над нами ночами смеяться. Помни, Бож, ты — сын Келагаста!

Здесь не верил вельможным Бож:

— Нет, не смеётся ночами Тать. Я не слышал.

— О! Молод ты. Крепко спишь. Сон в тебе Келагастов. И смеётся Тать скрытно. Среди дня хмур, немногословен, среди ночи весел, удачи подсчитывает — камешки гладкие раскладывает в рядок. А в лицо нам боится смеяться...

Возражал юный рикс:

— Но тебя-то из чертога изгнал! Не боялся!

— Изгнал? Да! По наущению княжича. Тому княжичу не верь. Вёрток, хитёр! С Любомиром, братом твоим, пивал. Сгинул Любомир, а Добуж остался. Вокруг Келагаста увивался селезнем. А где отец твой? В безвременье! А Добуж цел!.. Теперь вокруг Татя ходит, к тебе приглядывается. Но не верь ему. Верь, рикс, нам — людям, истомлённым неправдой. Мы — поддержка, мы — истина! Мы — упругое перо, без которого птенцу ввысь не подняться... Худого не подскажем, потому как вся у нас надежда на тебя. Ты умён, ты чуток. И зов родовитой крови должен услышать.