Сергей Зайцев - Побеждая — оглянись

К утру ветер ослаб и потеплел. Не сыпал снег. Небо просветлело, и временами проглядывало солнце.

Когда Нечволод с Сампсой собрались уходить, Скегги-конунг остановил их и спросил у десятника:

— Скажи, нарочитый! Почему накануне ты так легко расстался с мечом? Почему не боялся среди нас спать? Или ты не ценишь свою жизнь?

Улыбаясь, ответил Нечволод:

— Знаю: каждый из побратимов не сомкнул этой ночью глаз, каждый примерялся в темноте, как вернее ударить нарочитого, когда наступит утро [40] По обычаям свеев убивать ночью позорно. . И не сделали этого! Ведь никто прежде не говорил, что свей анту враг.

— Верно! — согласился Скегги. — Верно! Сильный может довериться сильному.

На этом расстались.

Вскоре наткнулись на след кольчужников, потом услышали лай выжлецов, и узнали место, и нашли лощину. Вышли к обозу и удивились: настолько близко кружили они вчера, даже видна была из возков «отсчётная» ель.

Обо всём рассказали риксу и нарочитым. Выслушав, сказал Бож:

— Достойно поступил Нечволод, не уронил честь чадь-нарочитого в чужих глазах. И достойно повели себя свей, последним поделились, дали ночлег, совладали с искушением отомстить. Славные мужи! Но верно ли сказал Скегги-свей?..

Несколько кольчужников и добросердный Сампса просили рикса:

— Коль скоро последнего не пожалели конунги, дадим им, Бож, хлеба и мёда, дадим мяса и рыбы. Не убавится от того Веселиново полюдье.

Но запретил им князь:

— Вспомните, что стало с хозяином, пожалевшим волка!

Сампса-югр и Ляна не знали. Им рассказали кольчужники:

— Было, поймал хозяин в овчарне волка. Ни одной овцы ещё не успел зарезать волк. И только потому хозяин не убил его сразу. Скоро разглядел худобу зверя и пожалел его. Подумал: «Дам волку одну овцу. От меня не убудет. А волк поймёт доброту и впредь станет обходить мои овчарни». Сделал так, накормил волка и отпустил его. Уверенный в успехе, даже не запер ворот. Волк же разыскал свою стаю и сказал собратьям: «Неразумен тот хозяин! Он не жалеет своих овец. Пойдём к нему опять, пока нас не опередили другие!». И вся стая смело пришла в овчарню и унесла всех овец. Хозяин же в это время спокойно спал, надеясь на действие своей доброты и веря в волчью совесть...

Вернулся к конунгам Хадгар. Злой пришёл, обмороженный.

— Живой! — только и сказали побратимы и принялись растирать тело Хадгару целебными свейскими мазями.

А он говорил им:

— Узнал я, побратимы, места эти. Темны здесь леса. Зыбкие болота даже зимой не промерзают. Нет здесь озёр, а только омуты. Югра говорит, что вода в этих омутах из года в год хороводит, что в ней кровососов тьма. А ромеи, помню, называют эти места «Ойюм!».

— Здесь Ётунхейм! — сказали убеждённо свей. — Мы видели.

Пристально поглядел на них Хадгар:

— Да, побратимы! Не хотел я вам говорить, но вы уже и сами знаете. Здесь Ётунхейм! Здесь дети Мимира [41] Мимир — великан, которому бог Один (Водан) отдал один свой глаз за знание будущего. живут. И я Ётуна видел. Страшен. Велик. Тело его космато, шерсть — коричневая, грязная. Гноятся красные глаза. Рот у него безгубый, редкие зубы торчат вперёд. След же Ётуна величиной с локоть. И свист пронзительный, протяжный.

Кивнули побратимы. Долго молчали, поглядывали друг на друга. Соглашались: «Правду сказал тот беловолосый югр. И свистел похоже. Умеет!.. Теперь и Хадгар о том же говорит. Дети Мимира-великана живут здесь. В незапамятные времена победили светлых асов. Где уж человеку им противостоять! Жалок человек перед страшным Ётуном. И свей, и югр, и ант. Одно имя вселяет страх: Ётун, Випунен, Великан. Страх предка! Страх, появляющийся уже тогда, когда в теле не родившегося младенца начинает биться сердце».

Так думали свеи и всё больше мрачнели.

Когда отогрелся, наконец, Хадгар, Скегги сказал:

— Конунг! Ты помнишь ли ещё скалы фиордов, помнишь ли плеск волны? И не тянет ли руки твои к веслу? Ты помнишь ли запахи родных гор?.. Вернёмся в Ландию, конунг!

Ответил Хадгар:

— Я помню узкие фиорды. И ночами мне снится плеск волн. Тоскует, побратимы, рука по гладкому веслу. Сердце ноет, как вспомню запахи наших гор... Но рано возвращаться нам. Ибо позор для свея — возвращение с пустыми руками! Переждём зиму, добьёмся своего, ради чего пришли.

Но пятеро конунгов поддержали Скегги:

— Троих побратимов уже нет с нами, Хадгар. Они стали пищей Мунина [42] Мунин — Ворон. Сокол Одина — кённинг Ворона. Пища Мунина — трупы. . И нас будет Ворон клевать. Не прожить нам до весны в Ётунхейме.

— Стыдитесь, трусливые!.. — высмеял их гордый хёвдинг.

Однако продолжал Скегги-конунг:

— Ты знаешь, Хадгар, нашу верность в побратимстве. Ни один враг не видел свейской спины и свейского страха. Ни один из нас не познал отступничества и предательства. И желание одного побратима было желанием остальных. Но ты слишком увлёкся своим желанием и позабыл о наших. Ты, преследуя свою цель, хочешь свести наше вольное побратимство к покорности низкородного слуги, к безропотности раба. Ты забываешь, что мы тоже хёвдинги!

— Молчи, Скегги! — разозлился Хадгар. — Знаю, это ты подстрекаешь остальных. Через тебя возникает среди нас раздор...

— Пусть я! Но отступись от своей затеи. Неужели сам не видишь, что не суждена тебе власть над Лебедью. Не отдаст её Веселин. А ты теряешь разум! Со стороны это заметно.

— Молчи, Скегги! — теряя терпение, вскричал Хадгар, сжал кулаки; он побледнел, сдерживая ярость. — Не уступили мне Дейну добром — супругою, возьму её злом — челядинкою!

— Но Ётунхейм! — напомнили свей. — Никто не хочет погибать здесь. Подумай и о нас, побратим!

Ждали, что ответит Хадгар. Но он отвернулся, промолчал.

— Я ухожу в Ландию, — сказал Скегги. — Я не хочу, чтобы Мунин клевал мои останки.

Бросил ледяной взгляд, прошипел Хадгар:

— Если б не клятва побратимства, я задушил бы тебя!

— Мы не с тобой, Хадгар! — сказали Эйвинд и Торгейр. — Мы возвращаемся во фиорды. Ты же нам не побратим более. Делай что хочешь. Теряй свой разум! Мы так решили.

И другие конунги сказали то же. После этого встали все шестеро и, ничего не взяв, покинули стены сруба.

От края до края четыре дня конного пути. Такова вотчина Веселинова. Птице быстро пролететь, полозу всю жизнь ползти. А человек, с места не сходя, изумится: «Велика земля!». Так всякий скажет, кто далеко от порога своего не уходил. Но сядет человек в седло, доверится дороге и поймёт: «Не верно я жил! Мир свой очертил порогом: это я знаю, это моё! Остального не знал, остального боялся. Я думал прежде, что там только враг, там негде сесть, там негде спать, там холодно, потому что никогда не светит моё солнце. А оно, вижу теперь, светит для всех. И мир безграничен, он полон людей, которые думают так же, как я, так же любят своё солнце, так же берегут свой порог. И я, выходит, не лучше этих людей. Не зная чужого, я боялся его. И так всё. А мир необъятен!..». Но вскоре иное поймёт человек: «Для идущего не так уж и велик мир!» Привстанет в стременах, оглядится и скажет: «Здесь-то я бывал уже. Знакомые места. Нет, не велик мир!».