Ханна Кент - Темная вода

Нора не сводила глаз с Тейга и чувствовала, что задыхается.

— Не хотел я тебе говорить, Нора, — сказал Тейг, сжимая пальцами виски. — Но вот гляжу на него сейчас, гляжу на Михяла…

Нора посмотрела на мальчика. Тот дергал головой, будто его кололи чем-то невидимым.

— Гляжу на него и все думаю, думаю о том, что она сказала. Знаю я, что он, что это мой сын, а не узнаю…

— Я знаю, почему это.

Повернув голову на эти слова, они увидели стоявшую в открытой двери Мэри. С мокрого передника девочки капала вода, ведро она прижимала к груди. Лицо ее было белым как мел.

— Подменыш он! — простонала она. — Все это знают, все, кроме вас!

Закопченная небеленая кузница стояла в самой середине долины, у перекрестка дорог, разделивших ее на четыре четверти. Почти каждый день мерные удары молота о наковальню разносились по всей долине, а поднимавшийся от кузни дым служил отличным ориентиром для всякого, кому требовалась кузнечная работа либо надо было выдернуть зуб. Вечерами, когда заканчивались дневные труды, люди часто собирались у кузнеца; в самой кузне — мужчины, для женщин же местом сбора служила небольшая хижина рядом. Гости у кузнеца были чуть не каждый день. Вечерами, когда луна заливала долину своим чистым и ясным светом, молодежь нередко выходила за ворота и устраивала танцы на скрещении дорог, прямо над останками самоубийц, в том месте, где испустил дух Мартин Лихи.

Нэнс заглядывала к кузнецу не часто. Вещей, ради которых потные работники стали бы раздувать мехами горн, в ее хозяйстве было немного, да и сама она предпочитала обращаться к заезжим жестянщикам. В кузне она особенно остро ощущала свою чужеродность. Там всегда было людно — толпились фермеры и батраки, приведшие лошадей — кого подковать, кого подлечить от сапа или костного шпата. Нэнс так и не смогла привыкнуть к тому, как все замолкали при виде ее, как прерывалась беседа, стоило ей появиться на пороге. Одно дело почтительная тишина при ее появлении на поминках, и совсем другое — колкие настороженные взгляды, которыми тебя встречают, и смешки за твоей спиной. Тогда чувствовала она себя просто чудной старухой, полоумной травницей, подслеповатой от старости и вечно дымящего, плохо сложенного очага. И не важно, что кое-кто из этих людей шел к ней со своими нарывами и одышками, нес к ней на огонек сопливых ребятишек, — при ярком свете дня, в шуме и суете рабочих будней под пристальными взглядами этих людей она чувствовала себя презренной и жалкой.

— Бог в помощь тебе, Джон О’Донохью, — сказала Нэнс от порога. Направляясь к кузнецу, она не спешила и выжидала, пока не убедилась, что во дворе кузни нет людей, и лишь тогда, сжав зубы, решилась исполнить, что задумала.

Джон приостановился, молот замер в его руке, застыл в воздухе.

— Нэнс Роух, — только и сказал он.

Местный мальчишка, раздувавший мехи, разинув рот, уставился на Нэнс.

— Я что прошу. Не дашь ли ты мне, Джон, своей водички? Железной водички?

Джон опустил молот и вытер пот с лица замасленной почернелой тряпкой.

— Железной водички… — повторил он. И тоже уставился на Нэнс, тяжело дыша, отдуваясь. — Сколько тебе требуется?

Нэнс выпростала из-под накидки ведро.

— Да сколько унесу.

Джон взял у нее ведро и опустил в бочку, в которой остужал железо.

— Я до половины ведро налил. Сгодится?

— Да, да, сгодится. Спасибо тебе, Джон. Благодарствую.

Джон, кивнув, вернулся к наковальне. Подняв молот, махнул рукой в сторону хижины:

— Поди к хозяюшке, Нэнс. Она даст тебе поесть.

Хижина четы О’Донохью была выстроена из того же камня, что и кузня, но стены ее были тщательно выбелены, а крытая вереском и овсяной соломой кровля высоко вздымалась над просевшими потолочными балками. Обе створки двери были распахнуты, чтоб в хижине было посветлее. Нэнс услышала доносившееся из хижины пение — пел женский голос.

Анья О’Донохью, стоя на коленях перед очагом, где горел торф, стирала сорочку в широкой деревянной лохани. Она подняла взгляд, сощурилась:

— Нэнс Роух? — Лицо ее расплылось в улыбке. — Входи. Добро пожаловать. Не часто ты к нам захаживаешь. — Она поднялась на ноги, вытирая о фартук мокрые руки. — Что это у тебя в руках?

— Всего лишь железная вода из кузни. Муж твой оказал мне милость, дал немного водички.

— Вот как. Наверно, не моего ума дело, зачем тебе такая вода? — усмехнулась Анья и похлопала рукой по ближайшей к ней табуретке. — Садись вот. Поесть желаешь?

— Ты себе стирай давай, Анья. Не хочу тебя от дела отрывать.

— Да, это было б ни к чему.

Анья достала холодную картофелину и протянула Нэнс.

— Как живешь-то?

— Да вот жива покуда, и на том спасибо.

— К зиме подготовилась? Холода-то как завернули, а? А ведь еще декабрь не настал.

— Холода не дай бог. Вижу, у вас с Джоном все хорошо.

— Не жалуемся.

Нэнс показала на стоявшее возле ее ног ведро:

— Защита это. На всякий случай. Подумала, для Бриджид Линч может пригодиться. Ей рожать скоро. — Она чистила картофелину, поглядывая на Анью. Та не поднимала головы и, опершись локтями о колени, не сводила глаз со своих набрякших от воды пальцев.

— Чего ко мне-то не заходишь? — услышала Нэнс собственный голос.

Анья изобразила удивление:

— К тебе, Нэнс?

— Я ведь помочь могу.

Анья залилась краской.

— С чем помочь? Десны болеть перестали. Ты дала мне средство, и все прошло. Спасибо тебе за это.

— Я не про десны. — Откусив от картофелины, Нэнс жевала медленно и вдумчиво. — Невесело, поди, глядеть на здешних женщин, у которых ребятишек полон дом, когда у тебя своих нет.

Анья слабо улыбнулась, сказала мягко, ровным голосом:

— Ах, ты вот про что. С этим уж ничего не поделаешь, Нэнс.

— Да есть средства, Анья. На каждую напасть, что нам послана, есть свое лечение.

Анья покачала головой: — An rud nach féidir ni féi-dir é — что невозможно, то невозможно. Я уж смирилась.

— Ах ты, бедняжка несмышленая! — Нэнс уронила остаток картофелины себе на колени и взяла руки Аньи в свои. Лицо Аньи сморщилось, подбородок дрогнул.

— Так ты и вправду примирилась? С тем, что в доме твоем тишина, — примирилась?

— Не надо, — прошептала Анья.

— Анья!

— Пожалуйста, Нэнс. Ты же добрая женщина. Не тревожь ты меня, ну пожалуйста…

Нэнс притянула к себе Анью совсем близко, так что лбы их теперь почти соприкасались.

— От детей — одна морока, — шепнула она, сжимая руки Аньи. — Особенно когда их у тебя нет.

Анья засмеялась и поспешно отняла руки, чтоб вытереть глаза.

— Ты загляни ко мне, — негромко сказала Нэнс. — Где я живу, ты знаешь.

Плетясь обратно с тяжелым ведром, неудобная ручка которого врезалась в ладонь, Нэнс размышляла о том, что это на нее нашло. Обычно она не любила лезть в чужие дела. Мэгги учила ее самой не лезть, ждать, когда позовут.