Ханна Кент - Темная вода

Прошаркав в угол, Нэнс достала оттуда матерчатый, туго перевязанный соломой сверток. Размотав его, она вынула оттуда несколько сухих ягод и сунула их в руку Дэниела.

Он беспокойно оглядывал ягоды:

— Что это?

— Паслен. Она спать от него крепче будет. Так крепко, что ни причины, ни силы вставать по ночам у нее не будет. Пусть съест вечерком, а я заклятье твердить стану, защиту ей. — Она похлопала его по плечу. — Все обойдется, Дэниел.

— Спасибо тебе, Нэнс.

— Храни тебя Господь и даруй он тебе доброе потомство. Если станет она все же бродить по ночам, приди ко мне еще разок. Погоди-ка. — Нэнс положила руку на плечо Дэниела. — Есть и еще одно средство. Если добрые соседи примутся выманивать ее из дому, сделай крест из березовых ветвей и повесь его над местом, где спите. Береза защитит ее.

Он помедлил в дверях:

— Ты добрая женщина, Нэнс. Знаю, что отец Хили говорил против тебя, но думаю, что слеп он сердцем.

— Ну что, полегчало тебе теперь, Дэниел?

— Да, полегчало.

Нэнс глядела, как Дэниел медленно брел домой с ягодами в горсти, которые он держал бережно и благоговейно, словно святую облатку. Закатный свет заливал красным края туч. Прежде чем скрыться за поворотом, Дэниел обернулся и, встретившись с ней взглядом, осенил себя крестом.

Пронзительные ветра размели по полям первый снег. На его фоне четко виднелись только извилистые каменные изгороди, так что со склона, где стоял бохан Норы, долина казалась отпечатком гигантского пальца. Мужчины устраивались у огня, откашливаясь от непогоды, а женщины чесали шерсть и без устали крутили самопрялки, словно решив укутать себя и всю семью в плотный кокон из пряжи. Стояло тихое спокойное время ожидания.

Нора просыпалась в глухую и серую рассветную пору, с трудом разлепляя веки навстречу слабому свету дня. Смертельно хотелось спать. Все ночи напролет орал, надрываясь, ребенок, и лишь под утро ей удавалось ненадолго забыться спасительным сонным бесчувствием. Но как одиноко было просыпаться в опустевшей постели!

Голова раскалывалась после потиня . Лежа на спине и глядя в потолок, Нора прислушивалась. Обычно она дожидалась шагов Мэри. Вот девушка растапливает очаг, ставит кипятить воду и тихо что-то бормочет Михялу, подмывая его. Тогда Нора закрывала глаза и представляла, что это вовсе не Мэри, а Мартин ходит по дому, отодвигает дверной засов, выпускает кур порыться возле хлева, среди грязной обледеневшей соломы. Она видела его как живого: губы насвистывают знакомую мелодию, пальцы поддевают кожуру с утренних картофелин и небрежно отбрасывают прочь. Она слышала, как он ворчит — опять эти ее куры растаскали солому на крыше, — а глаза лучатся морщинками, когда она сердито заступается за квочек. Нора разрешает себе эту ложь, хотя понимает, как мучительно будет увидеть перед очагом не Мартина, а эту долговязую девчонку со вспухшими спросонок глазами.

Однако теперь не слышалось ни звука. Поплотнее закутавшись в платок, Нора вышла из своего спального закутка, но Мэри не увидела. Очаг горел, раскладная лавка была собрана, а Михял лежал в своем углу. Нора осторожно, боясь потревожить мальчика, подкралась к нему посмотреть. Он лежал неподвижно, волосы слиплись от пота. Нора глядела, как медленно шевелятся его губы, свежие, влажные. С кем он разговаривает?

— Михял.

Он словно и не слышал ее — все так же поднимал брови, морщился, гримасничал, глядя куда-то в стену.

— Михял… — повторила Нора.

Одеревенелые руки мальчика были скрючены, будто сломанные крылышки птенца, выпавшего из гнезда. Нора в третий раз повторила его имя, и лишь тогда немигающий взгляд остановился на ней. Рот скривился, обнажив поблескивающие зубы, и Норе вдруг почудилось, что малыш на нее оскалился.

Михял страшил ее. Каждое стремительное, непредсказуемое движение, каждый стон или вопль, обращенный к чему-то, ей невидимому, — напоминали о том, что сказала Мэри.

Подменыш он! Все это знают, все, кроме вас.

— Что ты такое? — прошептала Нора.

Михял моргнул, глядя вверх, на потолочные балки. На подбородке засохла слюна. Нос был в соплях, бесцветные ресницы слиплись. Твердой рукой Нора коснулась его виска и почувствовала, как под тонкой кожей заходила челюсть.

— Ты ребенок или подменыш? — шепнула Нора, ощущая бешеные удары сердца прямо в горле.

Веки Михяла сомкнулись, из глотки вырвался клокочущий вопль, тело выгнулось, разбрасывая соломенную подстилку. Не успела Нора убрать руку, как мальчик ухватил в кулак ее волосы. Она попыталась разжать его пальцы, но он отдернул руку, и голову ее пронзило болью, острой и жгучей.

— Михял!

Нора, морщась, пыталась высвободить волосы, но цепкие пальцы их не отпускали. Он дернул сильнее. На глаза Норы навернулись слезы.

— Пусти! Пусти меня, наглый выродок! — Нора рванулась прочь, оставив в руке у мальчика клок своих выдранных волос, и размахнулась, чтобы дать ему пощечину. Но промазала, и удар пришелся по голове.

В гневе она разжала его пальцы и, ухватив одной рукой за подбородок, влепила другой рукой еще пощечину — с такой силой, что заболела ладонь.

— Мерзавец! — вскричала она и ударила снова.

Лицо мальчика стало пунцовым, он разинул рот и заревел. Норе хотелось заткнуть этот рот, запихнуть в него испачканное белье, только чтобы прекратились эти крики.

— Поганец зловредный! — прошипела она, прижимая руку к саднящей ране на голове.

— Он же не хотел!

Обернувшись, Нора увидела Мэри. Та стояла в дверях, прижимая к бедру подойник.

— Он мне клок волос выдрал!

Мэри прикрыла дверь от снежного блеска.

— С вами все хорошо?

— Я спать из-за него не могу! Он орет всю ночь напролет. — Нора расслышала истерические нотки в собственном голосе.

Девочка кивнула:

— Думаю, это он от холода. И спина у него вся в сыпи. Из-за того, что обмарывается.

Нора села у очага, прижимая руку к саднящей ране.

— Могла бы и помыть его.

— Я мою! — жалобно возразила Мэри, и Норе стало стыдно.

— Ну ладно. Как доилась Бурая?

— Не то чтоб хорошо, миссис. Вы говорили, что она много молока дает, но… я уж и пела ей, потому что знаю, что любят они пение. Но молока-то едва на донышке.

Нора устало прикрыла веки.

— Так мы и аренды заплатить не сможем.

— Масло-то нынче взбивать?

— А хватит там?

Мэри приподняла тряпицу на стоявшей на столе крынке.

— Да. На это хватит. А Михялу сливок дать? Может, это его успокоит. Не знаю уж, отчего это он — от холода или во сне чего увидел и напугался. Я тоже от криков его спать не могу.

— Что ж, дорога на Аннамор тебе открыта.

— Да я не про то вовсе! — с жаром воскликнула Мэри. — Не хочу я домой возвращаться. Только кажется мне, что переменился Михял, и не знаю я, как его угомонить. Мучится он, я так думаю.