Сергей Зайцев - Тур — воин вереска

Ещё замечательный штрих к портрету Агасфера: ему хорошо известны не только все основные языки, но и диалекты их, и местные говоры — во всех тонкостях. Не секрет, что даже жители двух соседних деревень могут говорить по-разному, и знаток сразу скажет: этот человек из этой деревни, а тот — из той. Что уж говорить об отличиях в языке жителей далеко отстоящих друг от друга местностей!.. Так вот Агасфер с каждым говорит на его языке, как будто в его местности родился и всю жизнь там прожил; и с этим крестьянином из этой деревни говорит он на этом языке, а с тем мужиком из той деревни — на том языке. И очень располагает этим к себе собеседников, ибо лестно каждому, что его говор известен во всех особенностях этому совершенно незнакомому человеку.

В конце сей главки мы хотим заметить, что не только Агасфер живёт вечно. Есть и другие. Счастливчики они или нет — о том судить трудно, не побывав в их шкуре. Можем назвать здесь, к примеру, врача и философа, колдуна и чернокнижника Аполлония Тианского. Бессмертием своим он обязан не проклятию Божьему, а собственному гению, позволившему ему вызнать у самого бога Асклепия многие секреты медицины, а также добыть философский камень и эликсир бессмертия. Жив ли он ныне, мы в точности не знаем, но в XVII—XVIII столетиях иллюминаты [70] Иллюминаты — члены тайного религиозного ордена в Европе; орден иллюминатов был основан на немецкой почве Адамом Вейсгауптом; деятельность их была направлена главным образом против иезуитов. уверяли, что Аполлоний был ещё жив и жить он будет до скончания мира.

Пока человек, назвавшийся Агасфером, рассказывал крестьянам байки о Христе, многоопытная, мудрая Сара недоверчиво, а в иные минуты и с злой насмешливостью поджимала свои полные яркие губы, вызывающе громко вздыхала и с укоризной качала головой. Забрав у мужа котелок, она чистила его бока песком и громко им о корытце постукивала. На супруга своего Иосию поглядывала она не без сожаления и некоего материнского покровительства (и снисхождения же!): вот ведь какой он пустой мечтатель! вот ведь, подобно этим тёмным мужикам, убогим простакам, склонен верить ловкому проходимцу, уж и уши развесил и всё норовит поближе к говорящему стать и уловить в общем шуме суть разговора... А тот всё врёт!., врёт!..

Сара фыркнула:

— Напрасно ты прислушиваешься к ихней болтовне, муж! Никакой он не Агасфер, а один из отъявленных еврейских мошенников — обманщиков и морочил, достойных крепкой нахлобучки, — коих сотни и тысячи бродят ныне по всей полунищей Европе и дурят головы честным людям.

— Но никакого имущества, заметь, — многозначительно бросил наблюдательный и сметливый Иосия. — Прояви к человеку доброе участие, Сара. Не поскупись и на вежливое слово. На всякий случай... Мой тебе совет!

Недовольно молвила себе под нос многоопытная женщина:

— Доброе участие — это для священников. Вежливое слово — для господ. А мне надо думать о том, чем детей накормить и во что их одеть.

— Он тебе дал золотой. И накормишь, и оденешь...

— Золотой-то, золотой, — язвительно улыбнулась Сара. — Да какой-то он не настоящий. Я таких никогда не видывала.

Иосия ей не ответил, ибо внимание его было приковано к тому, что говорил человек, назвавшийся Агасфером.

А бранчливая бабёнка Сара ещё долго не могла угомониться:

— Что за трепливый этот старик! Или не старик... Кто его ведает! Так и заливается — ну чисто безглазый соловей!.. [71] Должно быть, говоря это, Сара имеет в виду обычай птицеловов выкалывать соловьям глаза, чтобы те постоянно пели. Нельзя здесь к месту не вспомнить слепого поэта Гомера, оставившего в мировой литературе вечную прекрасную песнь. Продувной плут. Его бы попотчевать лозою! Вот правда!..

Сценка эта, милая сельская картинка, полная романтизма, достойна была кисти какого-нибудь из искусных, затейливых фламандских художников: в тёплом, мерцающем мягко и уютно красновато-медном свете очага повествующий о событиях тысячелетней давности Агасфер, из деяний седой древности выводящий нравоучения — для тех, кто нравоучения ценит и ищет, вокруг — внимающие ему простолюдины; чуть в отдалении — хозяин корчмы, вытирающий руки о засаленный фартук и склонившийся ухом к компании за столом; и сварливая, раздражённая корчмарка с чёрным котелком в толстых красных руках, поглядывающая на всех грозным, придирчивым оком. Хозяин корчмы сомневается в истинности слов Агасфера, но что-то себе имеет в виду, корчмарка чуть не в открытую насмехается над Вечным жидом, а крестьяне, добродушные дети своего времени и своей земли, поверили ему сразу и слушают жадно — ни слова из сказанного не пропускают. Право, чудная получилась бы картинка!..

Вдруг пропел петух и громко «захлопал крыльями». Никто и не заметил, как вошёл в корчму Певень, как он шапку снял и взъерошил пятерней свой петушиный «гребень». Потянулись прочь боязливые — может, те, кто чувствовал, что совесть нечиста, кто опасался, что могут призвать к строгому ответу и вот тут, у очага, отсечь ухо, или нос, или располосовать, обезобразить за проделки щёки. Но многие — из тех, что уж, кажется, поняли Тура и уверились: честному человеку он не причинит зла, — остались; хотя и попритихли, попрятали от греха подальше глаза.

Славный Тур, неспешный и молчаливый, со степенностью, придающей значительности каждому его движению, занял место за столом в углу, какое обычно занимал, чтобы не быть на виду, несколько в отдалении от гуляющей, шумной дружины его. С ним был, как тень, мрачный человек в маске волка.

Агасфер, сидя у очага и глядя на огонь, кивал каким-то своим мыслям; он будто продолжал только что прерванный разговор, не заметив, что слушатели вдруг без видимой причины оставили его. Кто глядел на него сейчас, мог подумать, что сидит у очага блаженный; а другой, повидавший на своём веку, хватанувший лиха и коснувшийся чудес, мог иное подумать: смотрит в огонь мудрец из мудрецов и говорит сам с собой, ибо во Вселенной этой, кроме Господа, ему говорить не с кем — так глубоки, а может, высоки и проникновенны его мысли, что не выразить их никакими словесами.

Иосия, стараясь угодить новым гостям, кликнул музыкантов. Бубен сразу застучал, и все увидели, какое у мальчишки, у юного бубенщика, румяное лицо. Справившись с одышкой, раздув большой мех, загудела на три голоса волынка. У волынщика щёки раздувались двумя шарами, будто спрятал музыкант за щеками по яблоку. Им подтянула затейливая, пронзительная скрипка. Старик, играющий на скрипке, уверенно держал смычок сухой, жилистой рукой.

Несколько мужиков подсели к Туру с трёх сторон.

— Слышьте, пан Тур, а пан Тур!.. — с оглядкой в сторону очага поведал один. — Говорит, что зовут его Агасфер...