Сергей Зайцев - Тур — воин вереска

Проехал мимо Тур, а за ним его люди. Вечером Люба узнала, что недалеко от имения был бой. Шведский отряд будто повернул с большака к Лознякам, и Тур с дружиной напал на него. Разбить шведов будто не удалось, но побили многих и отогнали отряд, наладили его к Пропойску. Шляхтичи Ланецкие во главе с седоусым Яном, а с ними все домашние и дворовые, добрые христиане, в маленькой домашней церковке возносили благодарственные молитвы Царю Небесному за заботу Его и любовь и молились за здравие защитника лесного, за воинское умение спасителя земного — Тура. И Радим с ними был, хотя едва успел к молебну, ибо всё время с Марийкой проводил, иной раз не являлся он и на ночь.

Грешна была Любаша: за молитвой позволяла себе посторонние мысли; всё о Туре думала — с глазами, как у брата, и о брате думала Радиме — с глазами, как у Тура. Сравнивала. Хорошо ведь знала сестрица братовы глаза. Ростом и сложением, повадкой, благородством и готовностью сострадать бедному, обиженному, готовностью помочь слабому, защитить его Тур превесьма на Радима был похож. Да и не одна она так думала. Образ Тура, о котором говорили все, образ героя, защитника, становясь постепенно достоянием многих, всё более ясно в народе складывался и определялся в черты, в какие легко укладывался образ Радима. Ещё до болезни слышала Люба в рабовичской церкви, как кто-то из прихожан, с оглядкой на неё, шептал другому, будто Тур — это её брат... Народ — глазастый; и если хоть один увидит — считай, тайне не бывать, — будто все увидели; и понесёт молва имя высокое далеко; длинен у молвы хвост, да уж птицу эту, выпустив, более не поймаешь... Однажды обратив внимание, потом прислушивалась Люба, и в другой, и в третий раз слышала, что говорили совсем разные люди: когда Тур снимает свой дивный шлем, всем открывается лик молодого шляхтича Радима Ланецкого.

Томиться сомнениями, мучить себя догадками и ждать, когда тайное откроется само, девушки не любят; тем более, если речь идёт о близком человеке. Не хотела долго оставаться в неведении и Люба. После домашнего молебна, в сумерках, улучив подходящую минутку, неслышной тенью скользнула Любаша в покойчик к Радиму и заговорила с учтивостью:

— Ответь, мой дорогой брат... Не ты ли есть Тур?

Радим сначала ничего ей не сказал, а только засмеялся и отвёл вдруг погрустневшие глаза — непонятно от чего погрустневшие.

Потом, однако, нашёл он и слова:

— Любаша, душа! Что за небывальщина родится в твоей красивой головке?.. Оставь.

— Нет, ты ответь! — настаивала Люба.

Радим с улыбкой развёл руками:

— Ах, сестра! Тур — там. Я — здесь. Что мне ещё сказать?

Однако заминка эта в поведении брата, имевшая место, когда она задала ему неожиданный и прямой вопрос, укрепила Любашу в её подозрениях. И она уж до конца уверилась бы в том, что Тур и Радим есть одно лицо... если бы сам Тур не явился однажды к ним на подворье.

Дня через два после сказанного разговора Радим в горенку к сестре зашёл за какой-то мелочью. Почти вслед за ним забежал бледный Криштоп; у старика губы тряслись и тряслись же руки, когда он объявил молодым панночке и пану... что пан Тур ожидает у ворот.

Услышав это, Радим распахнул окно, и они с Любашей глянули вниз. Действительно некий всадник ожидал у ворот. Кто именно, не было видать, ибо высокая брама скрывала его; виден был из Любашиного окна только круп коня. Чуть в отдалении ожидала его дружина; не спешивались, стояли недвижно. Не подавая голоса, всадник постучал в ворота древком пики — стукнул три раза. Да так сильно он стучал, что створы ворот заколыхались. Дворня от страха попряталась, и некому было ни открыть, ни спросить, кто пожаловал. Тогда всадник отъехал от ворот — взглянуть на окна дома. Тут-то Люба и увидела, что это был сам Тур, и в волнении заколотилось у неё сердце. Хоть и далековато было, но уверилась: Тур, сам Тур... И осанка благородная, и стать, и плечи, и шлем его дивный, и серебряная «личина», и тот же напряжённый строгий взгляд из тёмных провалов глазниц.

— Открыть? — громким шёпотом спросил Криштоп.

— Не спеши, — покачал головой Радим. — Знать бы, что у него на уме...

— Разбойник... Что у него может быть на уме? — переполошённо прошептал в ответ старик. — Видно, он решил, что мы здесь лучше других живём, из несчастных кровь сосём...

— Может, он свататься надумал, — усмехнулся Радим. — Вон у нас какая красавица на выданье!..

Любе даже нехорошо стало от этих слов. Потемневшими глазами взглянула она на брата. Его счастье, что не увидел он гневного взгляда её. А он не увидел, ибо на Тура смотрел... Не шутил бы так Радим, кабы знал, что не пустое у сестрицы его уже сердце, что есть на свете человек, который сейчас далеко, который неведомо где, да и жив ли, о том Люба не знает... но жив он или нет, далеко или того далече, однако в сердце он у неё — крепко и навсегда...

Ещё несколько мгновений стоял Тур у ворот, но Любаше мгновения эти показались вечностью; совсем глупая беспокоила мысль: действительно, вдруг он в жёны звать её надумал?.. Не набравшаяся ещё сил после хвори, девушка готова была лишиться чувств. И облегчённо вздохнула Любаша, когда увидела, что Тур с холодным спокойствием тронул поводья и поехал прочь.

— Уберёг Господь! — над самым ухом у панночки молвил Криштоп, взирая на то, как вслед за Туром удаляется дружина.

А Радим, кажется, и не волновался вовсе, не пугали его чужие люди, проезжавшие мимо и заглядывавшие во двор.

— Тур там, я здесь, — затворил он окно. — Что я могу ещё сказать, любезная сестрица?

И всё-таки сомнения у Любы оставались. Не всякий ли достойный может теперь назваться Туром?.. Тур был там, но он вполне мог быть и здесь, и ещё где-то, и ещё... в четвёртом, в пятом месте... Он уже мог быть повсюду. Поднявшись высоко в своих деяниях и в молве людской, сделавшись как бы хоругвью победоносной для затравленного, ограбленного, раздетого народа, он — герой — уже себе не принадлежал. Безликий, но многоликий; тяжёлый рыцарь, но лёгкий и быстрый, как бесплотный ветер; никем не познанный, но понятный; вызывающий страх, хотя будто и добрый, и справедливый; то исчезающий, то вездесущий; всегда непобедимый, он стал волшебной силой, стал божеством... которое везде.

Но ни капельки страха перед таинственным и грозным Туром не было у нашего Винцуся. Конечно, когда Винцусь увидел его в первый раз — тогда, на ночной дороге, — он маленько струхнул, что уж тут кривить душой; однако в том была сестра виновата. Случается: один забоится, и все забоятся; заразителен страх (как, впрочем, и смех, и грусть, и уныние заразительны). Был бы Винцусь один, то даже с дороги не съехал бы. Теперь он в этом нисколько не сомневался... Вот и давеча, когда этот Тур, весь окутанный тайной, близко подъехал к имению, когда древком в ворота тяжело стучал, когда вся дворня по закуткам дрожала от страха, и даже попрятались в конуры испуганные псы, вовсе Винцусю и не было страшно. Более того, мальчик собирался ему ворота открыть...