Гэри Дженнингс - Наследник

— Приговорённым к пожизненной каторге и рабам на лица ставят клеймо, — рассказывал метис.

Да, я видел такие отметки на лице беглого раба, убитого возле гасиенды. Одна из них представляла собой небольшую букву «С», что могло означать «Санчес», «Сантос» или ещё дюжину возможных имён владельцев рудника, начинающихся с этой буквы.

— Чернокожие рабы и приговорённые к пожизненной каторге выполняют самую тяжёлую и опасную работу — выламывают руду в забое.

Произнося эти слова, метис покосился на меня. Все в фургоне знали о моём пожизненном сроке, но считали испанцем-вероотступником. Да и мой новый приятель не выказывал признаков того, что догадывается о моей смешанной крови.

— Породу крошат железными кайлами и сгребают лопатами в корзины, — продолжал видавший виды сиделец. — Обвалы там самое обычное дело, и многие гибнут, впервые спустившись в шахту и лишь пару раз ударив киркой.

Дон Хулио говорил мне, что владельцы рудников экономят на бревенчатом крепеже для шахт. Большое количество древесины требовалось на топливо для плавилен, а доставлять её приходилось издалека. Замена работников обходилась дешевле, чем брёвна.

До рудничной гасиенды мы добрались чуть меньше чем за две недели. Она находилась на вершине отвесной скалы, у подножия которой протекала стремительная река, обеспечивавшая водой местность, иначе превратившуюся бы в бесплодную пустыню. В этом гасиенда походила на обычные усадьбы землевладельцев, плантаторов и скотоводов, однако скоро стало очевидно, что она совсем не такова. Ворота распахнулись, и наши повозки вкатились на задымлённую замкнутую территорию, где всё было подчинено одной цели — силой вырвать у сопротивлявшейся этому произволу горы драгоценный металл. В горе прогрызали туннели, выносили наружу тысячи и тысячи корзин с рудой, отделяли серебро от бесполезных шлаков — вот для чего служила hasienda de mina [8].

Закованные в цепи, мы оказались на территории, обнесённой высокой оградой. Я тут же принялся скрупулёзно изучать всё, что нас окружало, — чёрный зев шахты, грохочущие размельчители, чадящие мастерские по очистке породы, дымные, издающие звон кузницы и длинные, зловонные, закопчённые бараки для каторжан. Над всем этим господствовал высокий, массивный, огороженный специальной стеной дом хозяина рудника. С особым вниманием я присмотрелся к оштукатуренной наружной стене, сложенной из толстых необожжённых кирпичей. Рано или поздно, но я обязательно выберусь за неё и навсегда распрощаюсь с этой адской дырой.

Из норы в земле один за другим, словно муравьи, появлялись индейцы, тащившие на спинах закреплённые на лбу повязками мешки или корзины с породой. По словам метиса, средний вес ноши здесь приближался к сотне фунтов, что составляло четыре пятых веса самих исхудалых носильщиков.

«Муравьи» опустошали свои корзины рядом с размельчителем. Это я углядел лишь мельком, поскольку нас уже погнали к бараку, но сам процесс был знаком мне по книге о горном деле из библиотеки дона Хулио. Порода, добытая в шахтах, дробилась и измельчалась на специальных мельницах, после чего ссыпалась в большие кучи на специальном, вымощенном камнем дворе, именовавшемся патио.

Минеральный порошок разбавлялся водой, пока не превращался в кашицу, после чего azoguero, очиститель, добавлял к ней смесь соли и ртути. Из полученной субстанции формировали толстые лепёшки, которые передавались «повару». Затем, чередуя нагревание и прогревание, серебро отделяли от ртутных соединений. Процесс, называемый амальгамированием, мог продолжаться недели или даже месяцы, это зависело от искусства мастеров и содержания серебра в руде.

Ртуть для этого процесса была жизненно необходима, и её добыча являлась королевской монополией. Большая часть ртути поступала из Испании, с рудника Альмаден.

На открытой площадке, служившей для приёма пищи, нас распределили по рабочим командам, каждую из которых возглавлял надзиратель из числа африканских рабов.

Человек, к которому я попал в подчинение, на несколько дюймов превосходил меня ростом, имел могучее сложение и уже десять лет надзирал за работниками, а их сейчас под его началом было около дюжины. Тело африканца носило следы множества несчастных случаев, что в моих глазах делало его похожим на римских гладиаторов. Звали его Гонсало.

— Снимай рубаху! — приказал он, поигрывая бичом.

Я снял. Шрамы на моей спине оставались красными, но уже не кровоточили и потихоньку заживали. Бич хлестнул меня сзади по ногам, и я вскрикнул от неожиданной боли. Двое помощников схватили меня за руки, в то время как Гонсало нанёс мне ещё пять ударов по икрам и задней стороне бёдер.

— Вообще-то ты здесь не для бичевания, а чтобы работать, и это тебе только для придания трудолюбия. Я не бил тебя по спине, потому что она ещё не совсем зажила, — не хочу, чтобы ты свалился и не смог работать. Понял?

— Да.

— Пока ты работаешь, тебя не станут бить, во всяком случае слишком часто, и будут давать достаточно еды, чтобы у тебя хватало сил трудиться. При попытке побега тебя убьют. Это тебе не тюрьма. В тюрьме за такое добавляют срок. Здесь тебя просто убьют. Это понял?

— Да.

— Если вздумаешь лениться или отлынивать от работы, я выдеру тебя так, что аутодафе покажется тебе развлечением. А во второй раз отрежу ухо. Когда пойдёшь вниз, сам увидишь шест, к которому прибиты уши лентяев. Ну-ка, попробуй догадаться, что будет в третий раз?

— Останусь без головы.

Гонсало ухмыльнулся и ударил меня по лицу рукоятью своего бича.

По щеке потекла кровь.

— Ты прав, но для каторжника правота не добродетель. Ты не человек, а рабочая скотина. И когда разговариваешь со мной, должен опускать глаза, чтобы я видел, как ты меня уважаешь.

По его знаку индейцы, державшие на поводках мастифов, подступили поближе. Их адские псы ворчали, обнажая страшные клыки.

— Кое-кому может прийти в голову попробовать сбежать из барака ночью, когда все спят. Нашёлся тут недавно такой умник. Выкопал дыру под стеной и вылез наружу. Собаки в тот день хорошо наелись.

Гонсало снова хлестнул меня по икрам.

— Советую тебе не припрятывать серебро. Потратить тебе его всё равно некуда, а если тебя поймают с поличным, то строго накажут. На первый раз — останешься без уха. На второй раз — без головы.

Бич ещё раз опоясал мои ноги ниже колен.

— Заклеймить его!

Двое мужчин удерживали меня, в то время как кузнец поднёс к моему лицу раскалённое железное клеймо — буква «С» размером с фалангу мизинца. Я дёрнулся, клеймо наложилось на рубец от недавнего удара, и вместо чёткого «С» получилось нечто смазанное. Так началась моя каторжная жизнь. Меня первым делом заклеймили и избили, а если мне позволялось есть и спать, то лишь потому, что тягловая скотина не может работать без корма и отдыха.