Гэри Дженнингс - Наследник

Севилья превзошла всё, что я мог себе вообразить, и если Мехико был драгоценным камнем в оправе огромного озера, то Севилья являла собой подлинный оплот империи. Она была больше, грандиознее, великолепнее не только по размеру, но и по стати. Её могучие укрепления — высокие, прочные, незыблемые — обладали способностью как сдерживать натиск армий, так и противостоять разрушительному действию времени. Когда мы сошли на берег и оказались на многолюдных улицах, я, как последний неотёсанный олух из колоний, только и делал, что вертел головой по сторонам с разинутым от изумления ртом и вытаращенными глазами. Не будь со мной Матео, здешняя толпа, несомненно, оставила бы меня без кошелька, одежды и чести, не пройди я и нескольких кварталов.

— Это Torre del Оrо, Золотая башня, — пояснил Матео, указывая на десятигранную каменную твердыню возле реки.

Это сооружение выглядело способным выдержать натиск всех полчищ Великого хана и служило надёжным хранилищем богатств, стекавшихся из Нового Света и с Востока.

— Подметая там пол, можно собрать казну, достойную короля, — заметил мой друг.

В центре города располагался дворец Алькасар, замок-крепость королей, возведённый столетия назад. До сих пор я считал вице-королевскую резиденцию в Мехико образцом блеска и величия, но по сравнению с дворцами Севильи она казалась лачугой пеона. А ведь Алькасар сейчас даже не был королевской резиденцией.

— Дворец его величества в Мадриде несравненно великолепнее, — заявил Матео.

После того как благословенной памяти король Фердинанд III отбил Севилью у мавров, он сделал её своей столицей, однако из-за мавританского влияния в архитектуре облик этого города казался мне непривычным, странным, я бы даже сказал — вызывающим. Пока я не увидел Севилью, эпитет «неверные» был для меня не более чем словом, но теперь я понимал, что прежние властители Испании обладали тонким вкусом и редким мастерством, а потому создавали изумительные строения, которые можно сравнить с лучшими творениями художников и поэтов.

Поблизости от дворца находился собор Святой Марии, экзотический и древний, в котором смешались готический и мавританский стили. Он считался вторым по размерам храмом христианского мира, уступавшим лишь собору Святого Петра в Риме. Разумеется, им обоим было далеко до несравненной Святой Софии Константинопольской, но теперь эта святыня находилась в руках неверных и была превращена в мечеть. Подобно кафедральному собору Мехико, который был возведён на месте бывшего капища ацтеков, собор Святой Марии тоже красовался там, где ранее стояла мечеть, ведь и сам город некогда являлся столицей мавританского государства. Появление христианского храма на обломках мечети казалось вполне уместным, и, глядя на это величественное здание, было легко принять на веру убеждённость большинства местных жителей в том, что Господь особо любит Испанию, а потому и сделал её могущественнейшей державой мира.

Народ здешний отличался от колонистов Новой Испании не в меньшей мере, чем строения. Город был буквально пронизан высокомерием. Высокомерие сквозило во всём, да и как могло быть иначе, если великолепные экипажи везли по улицам вершителей судеб наций или богатейших купцов, в руках которых сосредоточивалась половина мировой торговли. Да что там экипажи, стоило посмотреть на уличное отребье. ¡Dios mio! Да тут и нищие держались горделиво. Никакой мольбы, никаких жалобных стонов, скорее требование подаяния, которое принималось так, как монарх принимает подношения подданных.

Разница между Новым Светом и Испанией была разительной. Жители колоний были честолюбивы, целеустремлённы, трудолюбивы, набожны. К власти и религии они относились с боязнью и уважением, к семье — с почтением и привязанностью. В Севилье я столкнулся с поразительным вольнодумством и непочтительностью: казалось, для здешних жителей не существует запретов. Нечестивые книги открыто продавались на улице, в двух шагах от резиденции святой инквизиции, а уж богохульствовали все — ¡ау de mi! — так, что, ляпни я что-то похожее в детстве, отец Антонио не просто заставил бы меня полоскать рот — он, наверное, отрезал бы мне язык!

— В маленьких городках и деревнях, — пояснил Матео, — люди испытывают большее благоговение и страх перед королём и церковью, но большие города, такие как Севилья, Кадис и даже Мадрид, значительно сильнее привержены земным, мирским благам. Половине мужчин, которых ты видишь на этих улицах, довелось повоевать в чужих землях. Изысканные дамы встречаются здесь с моряками и солдатами, побывавшими в самых дальних уголках мира. Даже инквизиторы вынуждены умерять свой пыл и действовать не так рьяно, как по всему полуострову. И, будучи уверены, что кто-то является тайным иудеем или мавром, они отнюдь не торопятся с обвинениями: кому охота, чтобы ему перерезали глотку?

Перерезать глотку инквизитору? При этих кощунственных словах я невольно перекрестился. Да, жаль, что я не вырос на улицах Севильи!

— Если хочешь доить корову, — продолжал Матео, — держи коровник на запоре, чтобы никто не добрался до твоего молока. Король держит колонии под строгим контролем, ибо это дойные коровы империи.

А ещё он держит под неусыпным контролем морские пути, армии вице-королей, служителей святой инквизиции, членов Santa Hermandad — все они осуществляют его волю и представляют его власть. Но все нити управления сходятся сюда, в Мать-Испанию, а здешний народ после изгнания мавров не слишком терпим по отношению к мелкому тиранству.

В городе Мехико проживают тысячи индейцев, чьи головы вечно склонены, а спины согнуты, ибо вместе с их державой были сокрушены их культура и образ жизни. Но город богачей не знает подобного смирения. Точно так же тихое очарование колониальной столицы чуждо шумным, ярким, многолюдным улицам и переулкам Севильи.

Я решил, что Севилья подобна напыщенному толстосуму — богатому и откормленному, но грубому, невежественному и отвратительно невоспитанному.

— И если ты, Бастард, воображаешь, будто публика на представлениях в Мехико отличалась несдержанностью и буйством, то посмотрим, что ты запоёшь, когда побываешь на спектаклях в Севилье. Тут не раз случалось, что плохо сыгранная роль стоила актёру жизни!

— Ты обещал, что мы будем держаться подальше от соmedias, — напомнил я. — Не то гости из Новой Испании могут нас опознать.

— Слишком уж мы осторожничаем, compadre. И ничего я такого не обещал. Просто сделал вид, будто с тобой соглашаюсь.

— Ты сам говорил, что должен избегать comedias, потому что задолжал денег и зарубил оскорбившего тебя кредитора.

Матео похлопал себя по набитому золотом карману.

— Знавал я одного алхимика, верившего, что золото способно исцелять хвори. А ведь это действительно так — правда, врачует оно в основном не телесные, а общественные недуги, к числу коих относятся долги, оскорбления и преступления. Знаешь, Бастард, подожди до того времени, когда увидишь великую сцену Севильи. Это тебе не те загоны, где мы давали представления в колонии, — эх, да под крышей Еl Соliseo [12]можно было бы разместить половину населения Мехико! Но мне больше нравится «Донья Эльвира», театр, построенный графом де Гельвес. Этот театр старше «Колизея», и хотя крыша у него не такая большая, зато актёров слышно на всех местах гораздо лучше. Но конечно, самое главное в театре — это какие там идут пьесы. Лично я с удовольствием посмотрел бы «Дон Жуана»...