Колм Тойбин - Дом имён

С самого начала я знала, что легко с нею не будет, но знала и вот еще что: с теми, кто держится старой веры – веры, что мир неизменен, – иметь дело проще.

Поэтому я и решила привлечь ее. Время у меня было. Агамемнон вернется через несколько дней, и меня предупредят о его приближении. Тогда у нас уже были лазутчики в его лагере – и люди на холмах. Я все предусмотрела. Продумала каждый шаг. Слишком во многом полагалась я прежде на удачу, не учла многих чужих капризов и нужд. Слишком многим доверилась.

Я велела вывести пойманную нами ядовитую каргу к окну в высокой стене коридора, рядом с комнатой, где ее содержали. Приказала поставить это злобное создание так, чтобы виден ей был обнесенный стеной сад. Знала, что́ она там увидит. Увидит свою золотую внученьку, свет ее жизни. Мы забрали ребенка из деревни. Внучка тоже была нашей узницей.

Я подговорила Эгиста сказать старухе, что если впрядет она яд в хитон и яд подействует – и она, и ее внучка тут же освободятся и их отпустят домой. Приказала Эгисту не завершать следующую фразу, что начиналась со слов: «А если откажешься…» – но лишь глянуть на старуху с таким ясным намерением и угрозой, чтобы та задрожала – или, скорее, попробовала бы утаить любые признаки страха.

Вот так все и сладилось. Вплетение нитей, как мне донесли, заняло недолго. Хотя Эгист сидел подле старухи, пока та работала, новых нитей в хитоне, когда она закончила, разглядеть он не смог. Когда все было готово, она лишь попросила его обойтись с ее внучкой по-доброму, пока она здесь, а когда они с внучкой вернутся в деревню, устроить все так, чтобы никто не заметил и не знал, кто их сопровождал и где они были. Смотрела она холодно, и по ее взгляду он понял, что задача выполнена и славные смертоносные чары на Агамемнона подействуют.

Его участь запечатлелась в камне, когда отправил он весть, что, прежде чем начнутся сражения, желает он способствовать замужеству своей дочери, что желает духа любви и возрождения рядом с собою, чтобы укрепить себя и наполнить всех, кто с ним, радостью – перед тем, как отправятся они убивать и завоевывать. Среди юных воинов, сказал он, есть Ахилл, сын Пелея, человек, которому суждено превзойти в величии своего отца. Ахилл был красив, писал мой супруг, и само небо воссияло, когда узрело, как Ахилл просит руки нашей дочери Ифигении, а все, кто был рядом, благоговейно смотрели.

«Приезжай на колеснице, – гласило его послание. – Путь займет три дня. В приготовлениях к свадьбе не упусти ничего. Возьми с собой Ореста. Он достаточно взросл и сможет насладиться зрелищем воинов во дни перед битвой и присутствовать на свадьбе своей сестры и человека столь благородного, как Ахилл. Власть передай Электре, пока тебя нет, и накажи ей помнить ее отца и применять власть достойно. Мужи, которых не взял я с собой, – те, что слишком стары для сражения, – наставят ее, окружат заботой и мудростью, пока не вернутся их мать, сестра и брат. Пусть слушает старших так же, как свою мать в мое отсутствие. Затем, когда мы возвратимся с войны, власть вернется в должные руки. После триумфа будет покой. Боги за нас. Я убежден, что боги за нас».

Я поверила ему. Отыскала Ифигению и сказала ей, что она отправится со мной в лагерь к отцу и выйдет замуж за воина. Сказала ей, что портнихи будут трудиться весь день и всю ночь – готовить ее наряды, которые мы заберем с собой. Добавила к словам Агамемнона и свои. Сказала дочери, что Ахилл, ее будущий муж, нежен в речах. Добавила и других слов – слов, что теперь мне горьки, слов, ныне исполненных стыда. Что Ахилл смел, обожаем, а его обаяние не сделалось грубым, невзирая на силу.

Говорила и большее, когда в комнате появилась Электра и спросила, чего это мы шепчемся. Я сказала Электре, что Ифигения, старше ее на год, собирается замуж, Электра улыбнулась и взяла сестру за руки, когда я сообщила, что все наслышаны о красоте Ифигении, что известно о ней уже много где, и Ахилл ждет ее, и отец ее не сомневается, что придет время, когда о невесте и о дне ее свадьбы сложат сказания, что само небо сияет, солнце высоко в небесах, боги улыбаются, а воины в нескольких днях до сражения обрели храбрость и стойкость от света любви.

Да, я сказала «любовь», я сказала «свет», я сказала «боги», я сказала «невеста». Я сказала «стойкость перед сражением». Я называла его и ее имена. Ифигения, Ахилл. А затем кликнула портних, чтобы взялись готовить моей дочери платье, достойное ее лучезарности, какая в день свадьбы сравнится с яркостью солнца. И сказала Электре, что отец доверяет ей остаться здесь со старейшинами, что ее острый ум и умение замечать и помнить – гордость отца.

И через несколько недель, золотым утром, в сопровождении нескольких женщин мы отправились в путь.

Когда мы прибыли, Агамемнон нас ждал. Шел к нам неспешно, и лицо его было таким, какого я никогда прежде не видела. У него на лице, подумала я, скорбь, а также удивление и облегчение. Может, и еще что-то, но заметила я вот это. Скорбь, подумала я, потому что скучал он по нам, его давно не было, и он выдает замуж дочь; удивление – потому что слишком долго он нас представлял себе, и вот мы здесь, во плоти, наяву, восьмилетний Орест перерос любые отцовские грезы, а Ифигения, шестнадцати лет, расцвела. Облегчением он лучился, подумала я, потому что мы целы, он цел, и всем нам довелось побыть вместе. Когда подошел он обняться, я ощутила его страдальческое тепло, но, когда отстранился он и оглядел воинов, что явились с ним, я увидела в нем силу, силу вождя, готового к битве, ум увлечен стратегией, решениями. Агамемнон и его люди – образ чистой воли. Я вспомнила, как заворожила меня эта воля, когда мы сами женились, а в тот день образ воли сделался еще ярче.

И я увидела, что, в отличие от подобных ему, он был готов слушать, как и теперь, – или будет готов, когда мы уединимся.

И тут он подхватил на руки Ореста, рассмеялся и понес его к Ифигении.

Он был сплошь очарование, когда обратился к дочери. И будто чудо произошло, когда я на нее посмотрела: словно неведомая женщина нежданно явилась на землю, облеченная нежностью, смешанной с выдержкой, с отстраненностью от обыденного. Ее отец двинулся обнять ее, все еще держа на руках сына, и всем, кто желал бы знать, как выглядит любовь, всем, кто собирался в бой и стремился увидеть облик любви, взять его с собой как оберег и поддержку, был этот облик явлен – как нечто драгоценное, высеченное в камне: отец, сын, дочь, мать, все смотрят нежно, на отцовом лице томление самого таинства любви, его тепло, его чистота, и Агамемнон тихонько поставил сына рядом, чтобы заключить дочь в объятия.

Я это видела, я в этом не сомневаюсь. В те мгновения все это было.