Алексей Иванов - Тобол. Мало избранных [litres]

– За Григорием Ильичом из Сатыгиной деревни сразу лодку вышлем, – сказал владыка. – Негоже ему нас ждать. Ему отвары нужны и припарки.

Но внезапно из сумрака донёсся полный ужаса вопль отца Варнавы:

– Святы боже! Спаси меня, господи!

Емельян вскочил. В руке у него блеснула сабля. Пантила тоже вскочил.

– Бегите к нему! – с трудом поднимаясь, приказал владыка. – Живее!

Емельян и Пантила ринулись в сумрак на крик.

Отец Варнава стоял в траве на коленях и крестился. А перед ним вздымались две сосенки с ещё свежей пушистой хвоей. Они были прямые и тонкие – толщиной меньше пяди. И на них на высоте человеческого роста были нанизаны казак Лексей и дьяк Герасим. Стволы сосенок проткнули людей насквозь. Лексей и Герасим безвольно свесили руки и ноги, будто казнённые. Стволы под ними блестели потёками чёрной крови. Казалось, что сосны выросли мгновенно – выметнулись, точно выстрелили собой из-под земли, и пронзили людей навылет, словно копья, а потом вознесли мёртвых над травой и безмятежно зазеленели поверху.

– Избави нас от лукавого!.. – положив крест на лоб и на грудь, пробормотал владыка.

А Пантила увидел бубен, что валялся в траве. Это был бубен Нахрача.

Вокруг мягко простиралась туманная тишина.

– А ты изменился, Ваня.

– И ты, Маша. Такая взрослая стала… Чужая…

Маша помедлила.

– Ты вспоминал обо мне – там, в плену?

– Каждый божий день. Иначе и не выжил бы.

– А я ждала тебя. Может, и правильно, что нас на два года разлучило. Два года назад нам обоим ещё рано было.

– Да я и теперь не знаю, с какого бока к тебе подойти.

– С любого, Ванька.

Наверное, ему стоило сейчас обнять её, поцеловать, но он ничего не сделал и даже ничего не сказал.

– Что затих?

– Знаешь, Маша, – невесело усмехнулся он, – в степи мне и словом-то перемолвиться не с кем было. Я мечтал русскую речь услышать, по-русски ответить. А вот сейчас, с тобой рядом, только молчать хочется.

Что делает человек, который вернулся домой, хотя в долгих странствиях уже и не чаял вернуться? Разве этот человек будет брагу пить? Разве он позовёт друзей-приятелей и примется плясать посреди горницы? Нет. Он просто сядет под образами и будет вспоминать, сколько дорог прошёл.

Они брели по высокой траве, мокрой от росы, а всю степь заволокло густым предрассветным туманом. С одной стороны где-то в глубине своих толщ туман лазурно и нежно лучился – там скоро должно было подняться солнце, а со всех других сторон мгла была напитана сырой синевой. Тёмные и мохнатые ковыли призрачно истаивали, словно превращались в дым.

Ваня взял Машу за руку и шагнул ближе. Маша запрокинула лицо. Глаза её блестели, а мягкие губы оказались влажными и холодными. Ваня сдвинул платок у Маши с головы, чтобы ощутить ладонью её волосы, и прижал Машу к себе, но она вдруг упёрлась ладонями ему в грудь, отвернулась, к чему-то тревожно прислушиваясь, и прошептала:

– Там кто-то есть, Ванька… Люди едут.

– Не бойся, – попросил Ваня.

– Я правду говорю! Тихо!

Маша с неожиданной силой потянула Ваню вниз, и они опустились в траву. Маша рукой закрыла Ване рот, и тогда он тоже различил в живой тишине степи глухие звуки неторопливого и уверенного движения.

В тумане качнулись смутные бесплотные тени, но не растворились, а слились друг с другом, и наконец над ковылями тихо вылепился высокий двугорбый верблюд-бактриан. Белый верблюд. Он плыл, чуть покачивая горделиво поднятой головой на изогнутой шее, и смотрел поверх трав и поверх Маши с Ваней. У него была цель. Намётанный взгляд Вани сразу определил: это не дикое животное, не пугливый поджарый хаптагай. Дикие верблюды всегда бурые и всегда настороженные, они меньше по размеру, у них нет мозолей на коленях, и они держатся косяками. А этот ступает как хан. Он хорошо откормлен – горбы торчат плотно и упруго. И вообще это вовсе не верблюд, а могучая и холёная верблюдица. Она величественно проскользила мимо в тумане, словно корабль.

– Маша, это всё неспроста, – обеспокоился Ваня. – Бежим на стан.

Отряд Ремезова шёл к Тоболу всю ночь, лишь под утро Семён Ульяныч смилостивился и дозволил передохнуть. Однако лошадей не рассёдлывали. Семён Ульяныч не боялся погони, но тянуть в пути не стоило.

Ещё на суходоле у тайника Ерофей предложил добираться до русских слобод верхами, тем более что у каждого теперь имелась сменная лошадь. Семён Ульяныч согласился с Ерофеем, но Леонтий рьяно воспротивился.

– Ты, батя, не казак уже! – отрезал он. – Ты в стремени только одной ногой! Тебя за два дня совсем растрясёт – начнёшь из седла падать!

– Я кушаком привяжусь! – гневно закричал Семён Ульяныч.

– Не дело, – возразил и Семён-младший.

– Дожили до праздника, батьке зубы пересчитывают! – орал Семён Ульяныч. – Много чести вам – отцом-то командовать! Живьём хоро́ните!

И всё же конными решили ехать только до Тобола, а там сесть в лодку.

Онхудая и джунгар оставили возле опустошённого тайника. Забрали у них лошадей, сабли и ножи; Леонтий перерезал тетивы на луках, а Ерофей с треском переломал об колено все стрелы. Но ничего смертельного в этом не было. Джунгары дотащатся до своей юрги и пешком, и безоружные.

– Отомстят они нам, – убеждённо сказал Семёну Ульянычу Ерофей.

– Здесь я мщу, – ответил Ремезов. – А они воруют.

В предрассветном тумане Ваня и Маша еле отыскали свой стан. Ваня потряс за плечо спящего Леонтия и толкнул Семёна Ульяныча.

– Ты чего? – недовольно спросил Леонтий. – Только глаза сомкнули…

Семён Ульяныч зевнул и перекрестил рот.

– Я в степи видел белую верблюдицу, – негромко сообщил Ваня.

– Ну и что?

– Откуда она? Где-то рядом хозяин должен быть. А верблюдица добрая, дорогая. На такой нойон Цэрэн Дондоб ездит.

Семён Ульяныч вцепился Ване в рукав.

– Дондоб?! – возбуждённо переспросил он.

– Дондоб. Его верблюдицу Солонго зовут.

– А та, которая в степи, что делала? Паслась?

– Нет, просто прошла куда-то, – растерялся Ваня. – Одна и без сбруи. Ни ездока, ни погонщика, ни стада… Может, потерялась?..

– Уходим! – засуетился Ремезов. – Во все пятки дерём!

– А что стряслось? – удивился Леонтий. – Чай, не съест нас верблюдица.

– Нойон Цэрэн Дондоб идёт за кольчугой Ермака!

Леонтий негромко присвистнул.

И вскоре отряд Семёна Ульяныча уже скакал на запад. Туман клубился вокруг всадников, потихоньку насыщаясь пунцовым свечением рассвета.

Ваня подогнал свою лошадь к лошади Ремезова.

– Семён Ульяныч, – окликнул он. – С чего ты испугался, что это нойон? Не у него одного белая верблюдица.

– Ты, Ванька, дурень! – ответил Семён Ульяныч. – Цельный год на кочевьях прокукарекал, а таких вещей не знаешь!