Алексей Иванов - Тобол. Мало избранных [litres]

У владыки ещё теплилась надежда когда-нибудь узнать о Новицком. Панфил попросил разрешения уйти насовсем на Конду, чтобы построить там храм. По церковному правилу полагалось держать среди новокрещенов надзирателя, который будет следить за инородцами, дабы те не отвалились обратно в язычество, и потому владыка отпустил своего ученика. У вогулов Панфил может встретить кого-нибудь, кто откроет ему, чем завершился путь Григория Ильича. Но доживёт ли сам владыка до такого известия?

– Думаю, Семён Ульяныч, что встанет санный путь – и уеду я, – сказал владыка. – Весной спущусь по Енисею до Туруханска, поклонюсь мощам Василия Мангазейского. Потом поднимусь обратно в Енисейск и двинусь в Иркутск, а потом хочу Байкал преодолеть и в Селенгинск попасть.

Филофею в Тобольске стало тяжело. И не только из-за Новицкого. Угнетал и поспешный отъезд Матвея Петровича, и расследование его деяний. Похоже, сыщики подобрались к чему-то очень опасному для князя. Филофей неплохо изучил Матвея Петровича. Матвей Петрович был человеком сердца. Но под добродушием и щедростью в нём таилась стальная пружина дерзости. Митрополит Иоанн осудил эту дерзость, а владыка Филофей – нет. Однако куда искушения завели князя? Филофей не знал, да и не желал знать. Скорее всего, он помрёт в трудной дороге, избавляя себя от горечи за участь Матвея Петровича. Или от необходимости кривить душой, когда Матвей Петрович хитроумием одолеет своих врагов и вернётся победителем. Жизнь лучше скончать там, где она ещё прекрасна, а Семён Ульяныч с таким упоением рассказывал о Сибири, что в благодатности земли владыка не сомневался.

А у Семёна Ульяныча загорелись глаза.

– Возьми меня с собой! – тотчас с жаром попросил он.

Владыка засмеялся.

– Ульяныч, мне шестьдесят семь годов, я старик, а ты ещё старикастее меня. Я и не чаю в Тобольск вернуться: упокоюсь, пожалуй, в пути. Но я-то один. А у тебя жена. Внуки. Тебе Машеньку замуж выдать надо.

– Давно я уже понял, что не нужна тебе моя дружба! – крикнул Ремезов.

– Ну что ты как дитя? – владыка положил руку Семёну Ульянычу на плечо. – Давай лучше попрощаемся от души. Ты ветхий, и я ветхий, и оба мы не Мафусаилы. На коем свете свидеться придётся?

После Покрова Семён Ульяныч неделю безвылазно просидел в своей мастерской: по чертёжным книгам рассматривал дороги до Туруханска и Селенгинска и плакал от досады. Утешившись и смирившись, он вернулся в избу, и Митрофановна, вздыхая, гребнем расчесала ему всклокоченные волосы и бороду. В избе и застал Семёна Ульяныча майор Лихарев.

Следствие у Лихарева шло ни шатко ни валко. Кроме пропавших денег Бухгольца, майор откопал в бумагах ещё несколько мелких грехов Гагарина: семь лет назад в Вятке испарился хлебный обоз; два года назад государыня выдала губернатору три тыщи рублей в китайский торг, и эти тыщи канули в безвестность; губерния задолжала за пять лет по разным статьям, хотя и не пушным… Однако всё это было ерундой. Об истинном воровстве могли поведать только люди, а не бумаги, а люди отпирались. Ежели бы удалось расколупать, скажем, секретаря Дитмера, то грехи губернатора посыпались бы, точно пятаки из порванного кошеля, – но как расколупать хитрого шведа? И майор от безысходности отправился допрашивать архитектона.

Дело это изначально было бесполезное. Майора предупредили, что архитектон – старик склочный и упрямый. Да и что он мог рассказать? Строительство в Тобольске замерло три года назад – кончились деньги. А без денег нет и воровства: о чём говорить?

Лихарев присел на лавку боком к столу и положил шляпу рядом с собой, словно поясняя, что он явился с полным уважением к хозяину и потому ждёт такого же уважения к своему делу. Семён Ульяныч надменно задрал бороду.

– Небось знаешь, кто я, – сказал Лихарев.

– Понятно, знаю. Майор сенатский, государев доглядчик.

– Ну, так пособи. Растолкуй, где губернатор на свою сторону отмахнул.

– Я за плечом у него не стоял, не ведаю!

– На него четыре сундука доносов в Сенате.

– Вот к тем доносчикам и ступай! – отрезал Семён Ульяныч.

– Дубины вы стоеросовые, сибиряки! – в глаза Семёну Ульянычу смело сказал Лихарев. – Кого покрываешь, Ремезов? Вора! А его карать надо!

– А мне ябеда против души! – так же прямо ответил Семён Ульяныч.

Лихарев подался вперёд. Казалось, он цапнет архитектона за грудки.

– Ежели вора не остановить без жалости, так его даже страх не уймёт! И он не покается, Ремезов, он чести и славы потребует, как праведник!

Семён Ульяныч засопел и отвернулся.

– Тоже знаю, не дитя сопливое! – мрачно ответил он. – Но пусть его бог накажет, а я прощаю! Матфей писал: «Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую»!

Лихарев злобно ухмыльнулся, ощерив зубы под усами.

– Кто обчистит твой правый карман, обрати к нему и другой!

– Не богохульствуй, дурак! – крикнул уязвлённый Семён Ульяныч.

– Это ты дурак, Ремезов! – Лихарев схватил свою шляпу и хлопнул ею о край столешницы. – Я понимаю, когда коменданты с канцелярией в рот себе кулак суют – они вместе с губернатором плутовали! А ты-то, старый пень? Эх, не того прощаешь, мастер!

Ваня лежал у себя за печью и слышал весь разговор. Для Вани теперь не существовало человека, которого он поставил бы выше Семёна Ульяныча, и всё же справедливость Ваня ощущал за майором Лихаревым.

А майор был совершенно прав, когда полагал, что секретарю Дитмеру известны все тайны губернатора. Впрочем, конечно, не все, но достаточное количество, чтобы мысли о богатствах князя лишили Дитмера покоя.

Дитмер самым внимательным образом изучил скарб Матвея Петровича, когда тот покидал свой дом в Тобольске. Груда была немалая, но Дитмер не обнаружил в ней окованного сундучка, в который губернатор при секретаре не раз укладывал различные золотые вещицы из древних могил; эти вещицы с приятной регулярностью присылали старосты из слобод на Тоболе и коменданты из Тюмени, Шадринска, Ишима и Тары. Дитмер рассуждал логически. Матвею Петровичу никак не провезти это золото через верхотурскую таможню, потому что на таможне сейчас сидят комиссары из комиссии майора Дмитриева-Мамонова. Но Матвей Петрович не помышляет расставаться с губернией навсегда, он рассчитывает вернуться: значит, сундучок с золотом остался в Тобольске. Князь его спрятал. А где?

Губернатор – не штык-юнкер Ренат, чтобы искать убежище в таёжной корчме. Свой клад губернатор закопал где-то рядом, под рукой. В доме? Дитмер осмотрел дом Матвея Петровича, обстукал все стены и печи, истыкал шпагой земляной пол в подвале. Никакого тайника. Значит, надо обследовать Воеводский двор, перепаханный строительством кремля. В неразберихе строительных работ легко можно скрыть обустройство под стеной или под башней какой-нибудь секретной каморы или малого казематика, чтобы в сию полость неприметно поместить какую-либо ценную конфиденцию. Но ведь не сам же губернатор размечал фигуру тайника и выкладывал кирпичи. Это делал доверенный строитель. Например, старый архитектон.