Алексей Иванов - Тобол. Мало избранных [litres]

– Ехал мимо, дай, думаю, заверну, – с усмешкой сказал Пётр. – Всё одно Гагарина под стражу брать надобно.

– Твоя воля, государь, – поклонился Матвей Петрович, убирая карты, и шепнул жене: – Дуся, уйди.

Евдокия Степановна, подобрав юбки, тихонько удалилась, кланяясь.

– Мальвазии дай, – буркнул Пётр.

– Платон, беги в бюфет! – не оглядываясь на лакея, велел Гагарин.

– Лёшки Нестерова сын в Амстердам ко мне притащился, – сообщил Пётр. – Всучил донос, что ты сорок тыщ упёр. Верно?

Матвей Петрович быстро смекнул, как себя сейчас вести.

– Может, и сорок пропало, государь, – согласился он. – Не считал.

– Ого! – злобно и весело удивился Пётр. – Уже и рук не прячешь?

– Дел в Сибири невпроворот, государь, – пояснил Матвей Петрович доверительно, но с достоинством. – По сотне бумаг в день подписывал. Небось чего-то недосмотрел, не то подмахнул второпях. Искать надо. Ежели какой урон вышел, так я своими возмещу. Но умысла на кражу не имел.

– Врёшь! – уверенно возразил Пётр. – И не сорок тыщ за тобой! Сорок тыщ – тьфу, бога гневить! – Пётр плюнул на ковёр – ловко, как грузчик на пристани. – Четыреста тыщ – вот это по-гагарински!

Подбежал Платон с открытой бутылкой на серебряном подносе. Пётр цапнул бутылку огромной ручищей и глотнул прямо из горлышка.

– Кубок дай, дурак! – вытирая рот, бросил он лакею. – И гвардейцам моим по бутылке!.. Слыхал, Петрович, я архангельского вица Курбатова от губернии отставил и под суд отдал? Казню, наверно.

Матвей Петрович молча кивнул. Вице-губернатор Курбатов был не князь, а прибыльщик из крепостных. И он поссорился с Меншиковым.

– Курбатов тоже лихоимец. Так что ты, Гагарин, не первый будешь. Все вы воруете. И Голицын, и Куракин, и Яшка Брюс, а Сашка хлеще всех.

– Наговоры, государь, – твёрдо ответил Матвей Петрович.

– Корсакова, вица питербурхского, я велел кнутом на площади высечь. Опухтину и Волконскому калёным железом языки прижгли, – Пётр сверлил Матвея Петровича немигающим взглядом. – А всё мои майорские комиссии! Там офицерики что кремни – мелкие и крепкие! Искрой бьют! Вот кто люди для державы, а не вы, мздуны!

– Мы все тебе служим, – смиренно поклонился Матвей Петрович.

– Служите? – ухмыльнулся Пётр. – Ну да! Где же мой Яркенд? Ты должон был его мне на блюде поднести!

Гневным взмахом руки Пётр сбросил с карточного столика бутылку мальвазии. Вино потекло, впитываясь в ковёр.

– То Бухгольц струсил. Но ты сам его назначил.

– Бухгольца не в солдаты, в петлю пошлю, – пообещал царь. – А вторую петлю рядом с ним для тебя привешу!

– Прикажешь виновным быть – сам её надену, – тихо сказал Гагарин.

Выпученные глаза государя казались лишёнными разума.

– Может, и прикажу, – вздохнул Пётр и тяжело поднялся с кресла. – Сиди в столице, жди! Разберусь ещё с розысками на тебя!

Матвей Петрович понял, что его судьба скоро решится. А Пётр не забыл своих слов – потребовал довести до итога следствие по делу Бухгольца.

Полковник давно изнывал в бездействии. Он жил в домишке на берегу Невы, его на собственное жалованье содержал брат, да жена огородничала. Конвой доставил Ивана Дмитриевича в Адмиралтейство. Незнакомый Ивану Дмитриевичу офицер начал заново выяснять все подробности похода, однако посреди допроса в кабинет стремительно вошёл Пётр. Бухгольц вскочил. Государь, ухмыляясь, уселся на стол, прямо на допросные листы.

– Признавайся, что труса отпраздновал! – напрямик заявил он.

– Не было того, государь, – кратко ответил Бухгольц.

– Тогда почему не погиб? Не исполнил приказ – сдохни, как Бекович!

Иван Дмитриевич знал историю князя Бековича-Черкасского. О нём много болтали среди офицеров. В 1717 году князя Бековича отправили в поход на Хиву. У князя было две тысячи солдат и столько же казаков, гребенских и яицких. От Гурьева войско князя на судах перебралось через Хвалынское море и двинулось к оазису Хорезм, вернее, к урочищу Карагач. Лазутчики говорили, что раньше золотоносная река Дарья текла из Арала в Хвалынское море, но в Карагаче хивинцы преградили ей путь огромной плотиной, чтобы золото Дарьи не доставалось русским или туркам. Дарья потекла в другую сторону; опустевшее русло азиаты называли Узбой.

Хивинский хан Ширгази встретил Бековича в Карагаче с войском. Бекович разбил хана. Ширгази склонился в мнимой покорности, пригласил русских занять весь Хорезм и заверил, что гости будут в безопасности. Офицеры возражали, но Бекович разделил своё войско на пять частей и отправил в разные города. И коварные хивинцы перерезали русские отряды по одному. Из отрубленной головы Бековича хивинцы сделали чашу, и Ширгази послал её в подарок хану Бухары. Словом, поход Бековича на Хиву закончился куда большим поражением, чем поход Бухгольца на Яркенд.

Иван Дмитриевич угрюмо молчал. Он помнил страх, который овладел им в ретраншементе. Тот страх терзал его солдатскую совесть. Беда была в том, что воинская наука советовала ему сделать то, к чему страх подталкивал и сам по себе. Это и не позволяло Бухгольцу защищаться так, как следовало для чести командира. Тот давний страх бросал тень на доблесть и превращал честную правду в красивые оправдания. Но согласиться на казнь тоже было нельзя, ведь казнили бы его за трусость. Трусость только царям не позор.

– Голову сложить – невелика заслуга, государь, – глухо и медленно произнёс Бухгольц. – А Бекович не токмо свою голову хивинцам отдал, но и знамёна, которые от твоего имени ему были вручены. Я же все свои знамёна вынес и преклонением пред врагом их не осквернил.

Царь фыркнул – то ли признал справедливость слов Бухгольца, то ли оценил хитрость обороны.

– Сядь, Бухгольц. Почему же летом заново на Яркенд не пошёл?

Иван Дмитриевич сел.

– Силы недостало, государь. На Ямыше я без боя две тыщи потерял.

– Брал бы десять тыщ! Две положил – восемь до Яркенда дошли бы!

– Такого числа рекрутов господин губернатор не изыскал.

– Значит, Гагарин виноват? – Пётр соскочил со стола, схватил Бухгольца за подбородок и заглянул в глаза. – Гагарин поскупился на новое войско?

– Я как есть говорю, государь, – Иван Дмитриевич старался не моргать. – Новое войско пребывало в недостаточности. А судить об основаниях оного мне не в полномочии, ибо сие не моя дирекция.

Пётр оскалился, словно радовался тому, что раскусил Бухгольца.

– Думаешь, коли вину принял на себя, так я честью твоей восхищусь, слезу сроню да помилую тебя?

– О милости молить твоему солдату недостойно, – тихо сказал Бухгольц.

Пётр выбежал из кабинета и хлопнул дверью.

Через неделю князь Гагарин узнал, что воинский суд оправдал Бухгольца. Полковника назначили комендантом в крепость Нарву, которая уже утратила былую важность шведского пограничья. Новость о Бухгольце произвела на Матвея Петровича дурное впечатление. Следовало ждать беды.