Александр Лавров - Ренегат

Кто прислушался бы к их лепету и к их отрывистым фразам и понял бы их, тот сейчас увидел бы, что большинство этих людей – японские журналисты, вернее, репортеры токийских газет, привлеченные шумной детской манифестацией.

– Сегодня, мистер Хиджава, соединенное заседание? – спрашивал один.

– Да, сегодня… Кинсенхонто, Сейюквай, а также другие более мелкие ассоциации, наконец, соединились для общего обсуждения вопроса о войне.

– Ито и Окума будут?

– Будут все! И наш славный Ито, и Окума, и Катцура, и Ямагата, и Кодама, и наши великие полководцы Ойяма и Хейкагиро Того… Все будут.

– А соши? Эти буйные головы, что?

– Соши давно уже требуют войны…

– Почему так долго медлили с собранием?

– Божественный микадо не давал своего соизволения… Он находил, что вопрос все еще недостаточно выяснен… Но война, война! Война необходима Ниппону, необходима как воздух, вода, рис… Зумато [5]  Известнейший японский публицист. дал горячую статью; он ясно доказал, что каждый день такого мира, какой мы переживаем теперь, убийственнее недели войны..

– Итак, все выяснится сегодня на собрании ассоциаций?

– Да… Соединение ассоциаций свидетельствует лишь о том, что назревший вопрос будет разрешен очень скоро…

– И тогда война?..

– Несомненно…

– С кем?

Хиджава пожал плечами, точь-в-точь как это делают европейцы, когда ими овладевает недоумение, и пробормотал:

– Пока это открытый вопрос… Но, Мурайяма, смотрите на народ.

Действительно, толпа, доселе безмолвно слушавшая довольно-таки нестройное пение детворы, вдруг пришла в неописуемый восторг.

– Банзай, банзай, Ниппон! – понеслись со всех сторон восторженные клики.

И вдруг случилось то, чего в столице Японии, казалось, и ожидать было невозможно.

– У-р-ра-а! – заревел, покрывая остальные довольно несильные голоса, чей-то одиночный голос.

Этот клич произвел впечатление пробежавшей электрической искры.

Сразу все, кто ни был около демонстрирующих ребят, смолкли. Неожиданный клич, хотя и на чужом, но все-таки хорошо знакомом языке был всеми понят и всколыхнул самые разнообразные чувства в этой толпе. Воцарилось очень неловкое молчание.

– Ороша, ороша! [6]  Русский, русский. – пронесся в толпе сдержанный шепот.

Толпа как-то сразу расступилась и выделила из себя трех людей в европейских платьях.

– Перестаньте же, Иванов, пожалуйста!.. Уверяю вас, что не место и не время здесь показывать себя! Ведь я предупреждал вас!

– Уж простите, Александр Николаевич, – смущенно оправдывался тот, к кому была обращена речь, – уж больно ребята складно поют… Душа не стерпела, ну, я и ахнул…

– Кто это? – тихо спросил Хиджава у своего товарища.

– Разве вы не знаете? Молодой лейтенант Александр Тадзимано, постарше – его брат…

– А этот русский?

– Какой-то человек, которого лейтенант Тадзимано привез из Фриско.

– Как бы с ним не случилось неприятности! Здесь все так враждебно настроены против русских… За простой народ совсем нельзя поручиться…

– Нет, я думаю, что все обойдется благополучно… Пока невыгодно открывать наши карты… Наша же толпа в достаточной мере дисциплинированна.

– Но мы отметим в наших газетах столь непристойное поведение этого русского.

– Конечно, хотя по возможности в самых корректных выражениях… Лучше всего выразить сожаление по поводу малой культурности этой нации, представители которой не умеют прилично вести себя среди чужого народа…

– Я тоже в таком же духе… Смотрите, дети догадались прервать неловкое положение этого русского медведя…

Действительно, когда первое смущение прошло, ребятишки толпой окружили растерявшегося русского и прямо ему в лицо запели свое оглушительное: «Убивайте, убивайте, убивайте!».

Должно быть, в звуках этих детских голосов звучало слишком много искренней злобы, ненависти, презрения: Иванов – это был именно Василий Иванович Иванов, оставшийся при столь исключительных обстоятельствах в Сан-Франциско и теперь привезенный в Токио лейтенантом Тадзимано, возвратившимся на родину, – растерялся и, сам ничего не соображая, залепетал в ответ детям, когда они окончили свою кровожадную песню:

– Спасибо, деточки, спасибо, милые! Дай вам бог доброго здоровья, чествуете меня, худородного, совсем не по заслугам…

Не понимавший значения слов песни добряк вообразил, что собравшаяся детвора и в самом деле чествует его как гостя их страны…

В Токио, да и во всех прибрежных городах Японии русский язык пользуется большим распространением, и потому немудрено, что обращение Иванова было понято и возбудило громкий взрыв смеха.

– Пойдемте! – нетерпеливо взял его за руку лейтенант. – Брат Петр, – обратился он к своему спутнику, одетому в форму японского гвардейского офицера, – ты, вероятно, будешь ожидать нашего отца, а я отведу нашего гостя домой… Мы отвечаем за его неприкосновенность.

– Хорошо, брат Александр, – кротко ответил гвардеец, – отец вернется с собрания ассоциаций поздно, я буду сопровождать его и вернусь с ним. Ты дождешься нас?

– Непременно!.. Отец хочет что-то сказать мне. Теперь прощай…

Не выпуская руки Иванова, Александр Тадзимано поцеловался с братом, и гвардеец медленными, но размеренными шагами пошел вперед, не оглядываясь назад, на брата, несколько времени еще смотревшего ему вслед.

Пока происходил этот разговор, толпа детей и взрослых быстро рассеялась. Очевидно, братья Тадзимано пользовались в Токио большой популярностью, потому что достаточно было узнать, что русский находится под их непосредственным покровительством, чтобы все возбуждение мгновенно улеглось.

Иванов попал в Токио совсем неожиданно для себя. После происшествия в игорном доме во Фриско он был арестован, но этот арест был предпринят скорее в видах его же безопасности, чем как какая-нибудь кара. Американские законы весьма строги к жителям страны, но иностранцев судьи, даже и при наличии тяжких проступков, чаще всего приговаривают к выговорам, признавая за ними право оправдаться незнанием законов страны. Иванов же в сущности ничего особенного не сделал; было доказано, что он защищался, и судья в тот же день признал его оправданным от всякого обвинения. Но было уже поздно; когда Василия Ивановича выпустили, стоял уже белый день и «Наторигава» давно уже была в море. Иванов знал, что Контов направляется к Японским островам; он часто слыхал от него упоминание о Нагасаки, Йокогаме, Токио, но все это именно было для него пустыми звуками. Бедняга уже впадал в отчаяние, чувствуя свою беспомощность, когда к нему явился сам, без зова, лейтенант Тадзимано и предложил ему отправиться вместе с ним в Японию. Случилось так, что адмирал Того получил приказ от своего министра немедленно явиться обратно в Токио. Он должен был повиноваться, и все члены сопровождавшей его комиссии последовали за ним. Лейтенант Тадзимано вовсе и не был предупрежден Куманджеро о случившемся с Ивановым, а узнал о его безвыходном положении совершенно случайно. Ему стало искренне жаль курьезного бедняка, и он принял в нем участие.