Александр Лавров - Ренегат

Посередине большой комнаты на ковре в неестественной позе лежал Андрей Николаевич. Правая рука его была откинута так, что лежала под прямым углом к туловищу, левая была подвернута под спину, ноги были неестественно выгнуты. Возле сведенных конвульсией пальцев правой руки лежал слегка дымившийся браунинг; лицо несчастного Контова покрывала мертвенная бледность, но глаза его были закрыты…

– Сын, сын мой! – с отчаянным воплем бросился к Андрею Тадзимано и замер перед ним на коленях в порыве тяжелейшего горя.

Надрывистые рыдания рвались из его груди вместе с воплями. Лицо и руки старика покрылись кровью, обильно струившейся из раны на груди несчастного и омочившей его платье и весь ковер.

– Дитя, несчастное, покинутое, забытое дитя! – воскликнул Тадзимано, поднимаясь от тела. – Жертва!

– Так вы?.. – очутился около него Иванов. – Вы?..

– Я его отец, тот самый, которого он искал… Ты рассказывал мне это и не знал ничего, а я молчал… И вот расплата… ужасная расплата!.. Но после об этом! Помоги мне теперь!.. Он жив… воды, полотенец!

Тадзимано с ловкостью профессионального врача остановил кровотечение, наложил первую повязку и с помощью Иванова перенес Андрея на диван.

– Теперь беги за доктором! – приказал он последнему. – Тут близко есть один… Скорее! Пусть придет немедленно.

Василий Иванович, не помня себя от горя, опрометью бросился бежать.

Старец склонился на колени и со страшной тоской смотрел на бледное, без малейшей кровинки лицо раненого.

Все его помыслы теперь сосредоточивались на этом несчастном. Страшная жалость охватывала все его существо, терзала его сердце и заставляла забывать все то, что волновало его в этот день, когда он должен был или уже навсегда порвать связь с приютившей его страной, или остаться с родиной, униженной, оскорбленной и вдруг в силу этого ставшей ему бесконечно дорогою.

Легкое прикосновение к плечу заставило Тадзимано приподнять голову и обернуться назад.

Позади него стоял Аррао Куманджеро.

– Ты… здесь? – воскликнул старик.

Лицо «железного патриота» было сумрачно и даже печально.

– Поверь, – тихо произнес он, указывая глазами на Андрея, – я не хотел этого…

Старик тихо поднялся с коленей и, отходя в сторону, прошептал:

– Я верю, это судьба!

Куманджеро наклонился над жертвой своей интриги и внимательно осмотрел ее.

– Твой сын будет жить! – сказал он, отходя в сторону и отводя за собою Тадзимано. – Ты можешь положиться на мою опытность: я знаю огнестрельные раны. Он имел силы смежить веки… Если бы смерть была близка, глаза остались бы открытыми… Он без чувств, но и это к лучшему: меньше движений, меньше будет потеряно крови…

Тадзимано слушал Аррао Куманджеро, не поднимая глаз.

– Зачем ты здесь? – тихо проговорил он, когда Куманджеро смолк.

– В Артуре?

– Нет, вот тут, около него.

– Я пришел сюда, – проговорил Куманджеро, – чтобы освободить молодого человека от всех его обязательств предо мною. Это я сумел бы сделать так, что он никогда не узнал бы, какую роль пришлось ему сыграть во всех этих событиях… Но вышло иначе…

– Иванов открыл ему все! – пробормотал Тадзимано.

– Это случайность… Слушай. Я здесь уже несколько дней, видел тебя, видел его. Завтра меня здесь не будет… Меня вышлют с другими, кто остался здесь после воскресенья… Здесь вместо меня будут другие… Я рад, что встретил тебя здесь, потому что хотел сказать тебе многое. Ведь это я заставил тебя явиться сюда… По моей просьбе Кацура настоял, чтобы ты пошел разведывать о здешнем настроении умов.

– Зачем же это тебе?

– Мне вовсе не нужно было это…

– Тогда я не понимаю твоих намерений…

– Я хотел, чтобы на время начавшейся войны тебя не было на наших островах… Не думай, что я тебе не верю, но твое положение там было бы слишком тяжело! Ты страдал бы за Россию, за ее поражения, которые неизбежны, а в то же время страдал бы из-за недоверия, которое также неизбежно стало бы тебя преследовать. Мы были всегда дружны, и я ради этой дружбы позаботился о твоей судьбе. Да тебе и делать нечего на островах. Те твои дети – дети Ниппона. Сыновья сражаются в рядах его бойцов, а о дочери позаботится Суза. Этому же твоему сыну ты нужен. Я знаю, он самоотверженно отправился искать отца, позабывшего о нем, стало быть, он любил его, а ничто так не почтенно, как любовь детей к родителям… За это я уважал твоего русского сына. В Европе любовь детей – добродетель, и ее нужно поощрять… Итак, ты останешься здесь, потому что ты необходим для него. Когда кончится война, ты, если захочешь, можешь вернуться на острова, я об этом позабочусь.

– Но от меня не может быть никакой пользы тебе! – возразил старик.

– О какой пользе говоришь ты?

– Я не буду здесь шпионом…

– Ты не связан никакими обязательствами… Мне не нужно никаких твоих услуг. Разве ты не слышал, что я сказал? Здесь будут другие. Если примешь мой совет, уезжай отсюда в Харбин, в Россию. Три месяца Артур будет свободен, потом Ноги приступит к осаде, а в это время он, – указал Куманджеро на Андрея, – оправится, и ты можешь увезти его. Впрочем, поступай как хочешь! Да! В здешнее отделение русско-китайского банка внесен на твое имя вклад. Если не хватит этих средств, можешь получить их в Чифу или в Шанхае. Вот что я тебе хотел сказать. Прощай! Помни, что и Куманджеро способен быть другом.

– Постой, – остановил его Тадзимано.

– Что тебе еще?

– Ни слова сыновьям об этом…

– А если они спросят?

– Отвечай, что ничего не знаешь обо мне…

– Ты оставил распоряжения?

– Да!..

Тадзимано достал большой пакет и передал его Куманджеро.

– Вот все… Даешь слово?

Куманджеро мгновение подумал и решительно ответил:

– Хорошо. Прощай!.. Я слышу голоса. Не следует, чтобы меня видели здесь!

Он, как тень, скользнул в прихожую.

Тадзимано поспешил опять подойти к Андрею.

Слух не обманывал японца.

В передней хлопнула дверь, Иванов вернулся вместе с доктором.

Андрей пришел в себя и удивленно смотрел то на старика, то на Иванова, по щекам которого катились слезы. Он хотел говорить, но доктор сурово остановил его и строжайше приказал сохранять молчание.

– Рана тяжела! – объявил он, отводя после осмотра Тадзимано. – Но если не будет осложнений, бедняга поправится… Как это он?

Тадзимано сообщил врачу, что он и Иванов пришли, когда роковой выстрел был уже сделан и несчастный лежал без чувств.

– Надеюсь, доктор, – сказал он, – что вы не будете оглашать этот несчастный случай.

Тот пожал плечами.

– Мне все равно! – проговорил он. – Я уверен, что преступления нет, стало быть, сообщать о происшедшем нечего. Смотрите, он заснул… Я могу пока уйти. Берегите его от каких бы то ни было волнений, не позволяйте говорить… Перевязки положены хорошо, я навещу больного утром. Если что случится, уведомьте меня.