Михаил Лебедев - Сон великого хана. Последние дни Перми Великой

— Так вот, други мои, какова Москва нам показала себя на Коростыне, — заговорил опять Арбузьев, возвращаясь к прерванному рассказу. — А дальше уж совсем плохо пошло... Пошатнулась стойкость новгородская, замутилася душенька народная... Началося шатание великое, изменники как грибы росли, только в кузов, знай, клади их князь Иван Московский... А потом на Шелони-реке побоище учинилося — и последние силушки наши порастаяли, яко снег под солнышком вешним! А и тут же на Шелони-реке полонён был москвитянами родитель мой Киприян Селифонтович, посадник степенный, боярин вольного Новгорода. А вместе с ним захвачены были Борецкий Димитрий Исакович, да Селезнёв-Губа Василий, да Еремей Сухощок, чашник владычный, да ещё многие другие мужи совета при вече новгородском. И присудил их князь Иван злой смерти предать, якобы за крамолу явную, а пуще всего за смелость ихнюю, ибо они доблестно за вольность народную стояли, а князю Ивану, вишь, хотелося единой волей своей править Новгородом Великим... И посекли им головы палачи московские... и погиб мой родитель безвременно, а нас, детей своих, сиротами оставил на расправу псов московских...

— Эх, горюшко наше! — вздохнул Арбузьев, смахивая с глаз невольные слёзы, выступившие у него при упоминании о казни отца. — Покарал нас Бог за грехи наши, а больше всего измена нас сгубила. Хотели было мы за стенами новгородскими отсидеться, но предатель проклятый заклепал полсотню пушек крепостных, которые огнём стреляли. А это смелости москвитянам придало, приготовились они приступом город брать... А у нас уж хлеба не стало, просто хоть ложись в могилу да помирай с голоду, ничего другого не оставалось для нас... Тут и порешили у нас на вече народном челом бить Ивану Московскому, авось, мол, помилует он Новгород Великий за то, что крепко тот за вольность свою стоял... И пошёл владыка нареченный наш, Феофил, с посадниками да с боярами знатными на поклон к воителю грозному, который праведным судиею прикинулся... И покорился Новгород Великий под нозе Ивана Московского, и лишились мы вольностей своих, с какими с покон века жили...

— Ишь ты, беда какая! — сочувственно проговорил Микал, выслушав рассказ новгородца. — Так, значит, москвитяне нынче правят Новгородом Великим по указке князя Ивана?

— Не то чтоб москвитяне правят, — возразил Арбузьев, — а выходит так, что по московской дудке плясать приходится вечу новгородскому. Иван-то ведь, слава Богу, не дотронулся пока до обычаев наших древних, оставил даже вече народное по старине да по вольности, а только приказных своих к вечу приставил. А те уж, известно, обо всём в Москву отписывают. А оттуда нагоняй за нагоняем летит посадникам нашим... Ну, и пляшет нынче Новгород Великий под дудку московскую, потому как нельзя иначе...

— Не красны дела у Новгорода Великого, чего говорить! — покачал головой Микал. — Потеснила-таки его Москва проклятая, ой как потеснила!..

— А я, человек грешный, уж не мог претерпеть, — продолжал Арбузьев, попробовав ещё пива пенного, — пораспалился я гневом лютым на князя Ивана, который родителя моего убить повелел... Не захотелося мне идолу московскому кланяться, не захотелося и в Новгороде околачиваться, ибо всюду москвитяне со своим носом длинным совались. А сердце у меня так и посасывает, так и посасывает, просто спокою нет. А в голову мыслишка такая втемяшилась, что споначалу даже самому мне страшно стало. Э, думалось мне в те поры, не пропадать же нам из-за одного человека злодейского, сиречь Ивана Московского, который всех бед причина! Убить его надо, как он родителя моего убил со товарищи!.. Ну, и дошло до того, что не стерпел я, высказал думушку потайную другу своему, сыну купца новгородского, Пашку Григорьевичу, у которого отца тож москвитяне зарубили, только не на казни, а в ссоре на мосту Волховом. А Пашко и не весть как обрадовался. Что ж, говорит, ладно, оборудуем мы дело сие. Отомстим за наших родителей да за мучения людей новгородских!.. Принялись мы товарищей подыскивать, чтоб не меньше полусотни витязей было. А голытьбой тогда в Новгороде хоть пруд пруди было. Живо мы пять десятков молодых ребят залучили, снарядили их оружием на свой кошт да риск да и зачали думушку думать немалую, как бы князя Ивана погубить? А это ведь трудненько было... Одначе, пока мы с Пашком мозгами ворочали, затесался промеж ребят наших изменник заведомый, пронюхал, о чём мы совет держали, да и донёс о том воеводам московским. А те уж зевать не любят, коли где добычей припахивает. Мигом на нас стража московская нагрянула, почитай, полк целый, принялись искать-поискать... но мы ведь тоже парни не промахи, незадолго о беде той прослышали, да и все стрекача задали. Попался только Пашко-бедняга, у невесты своей, вишь, призамешкался, и сгубил себя этим добрый молодец! Отрубили ему голову по приказу князя Ивана, а меня с товарищами прочими присудили той же казни предать, только поймать им не удалося нас, оттого и цел я перед вами сижу, князья почтенные, да заедин с вами думаю Москву отгонять, ежели пожалует он в Пермь Великую!..

Воцарилось недолгое молчание, во время которого Микал успел передать дяде суть речи словоохотливого новгородца, не скрывшего ничего из своей прошлой жизни. Ладмер зачавкал губами и промычал:

— А сильна же она — Москва проклятая! Смотри ведь, как Новгород скрутила... А всё же не надо нам робеть раньше времени...

— А как вы о том разузнали, что москвитяне в поход пошли на нас? — спросил Микал у Арбузьева, тянувшего брагу из ендовы.

— А зимовали мы нынче на Волге-реке, около самого устьица Камского. А тут к нам один москвитянин пристал, который из темницы московской убег... И поведал он нам без утаечки, каковы дела на Москве у них творятся... А потом и другие слухи были... По зиме ведь ещё рать московская выступила, значит, вскорости быть здесь должна...

— Беда, беда! — понурил голову Микал. — Смеем ли мы Москве супротивничать, коли уж вы, новгородцы, перед ней устоять не могли?

— Измена ведь нас погубила! — сумрачно буркнул Арбузьев. — Да и место такое у нас... дороги кругом понаезжены... везде города да деревни стоят, припасов разных видимо-невидимо... воинству московскому раздолье было, а у вас ведь, окромя лесу, нет ничего. Оголодают воины вражеские, заплутаются в лесах пермских... а тут мы и прихлопнем их, как мух очумелых, ежели с голоду они сами не подохнут...

— Верно, верно, так бы и следует им, мучителям нашим! — закивал головой Ладмер, уразумев слова гостя. — А мы уж постараемся прикончить их, только бы вы, новгородцы, вместе с нами были...

— Да будет так! Да рассыплется в прах воинство московское... А я уж не отступлюсь от своих слов. А товарищи мои тоже хоть куда идти за мной готовы, могу я за них поручиться... Поцелуемтесь же теперь по обычаю нашему православному! Ведь люди православные вы тоже.