Михаил Лебедев - Сон великого хана. Последние дни Перми Великой

— Да ты скажи князьям, чтоб подумали ещё! — крикнул ему вдогонку Пёстрый, но посланец только махнул рукой и скрылся в чаще леса.

Досада разбирала Пёстрого, когда он внимал язвительным словам Арбузьева, касающимся московской политики. Но всё-таки он дослушал до конца переговорщика, высказавшего много горьких истин, не совсем приятных для его боярского слуха.

"А пожалуй, не ложь ведь он говорит, по правде, по совести судит..." — пронеслось у него в голове, но он поспешил отогнать эту мысль, идущую вразрез с его прямою задачею — подавить свободный пермский народ, имевший несчастие обратить на себя внимание властолюбивого деспота московского.

— Не моё дело рассуждать, моё дело исполнять веления помазанника Божия, — решил он и приказал готовиться к бою, но всё-таки чувствовал в душе, что много неправды может делать и "помазанник Божий", наделённый теми же качествами, что и простой смертный.

Проводники-пермяне объяснили, что Изкар уже совсем близко, стоит только через небольшое болото перейти, за которым опять будет лесок, а за леском поднимется гора, увенчанная укреплениями городка. Воины прибавили шагу. Начальники отдавали последние приказания, снуя между рядами подчинённых, на ходу растягивающихся в длинную линию, чтобы не дать врагам возможности напасть на них сбоку.

Впереди заметно посветлело. Лес сразу поредел и, наконец, прекратился совершенно, открывая взорам обещанное проводниками болото, лишённое всякой растительности. За болотом опять начинался лес, за которым высоко кверху уходила крутая гора, опоясанная на вершине двумя рядами валов и палисадов, явственно рисовавшихся в воздухе.

И едва московские ратники вышли из лесу на болото, как на них посыпалась туча стрел, сопровождавшихся рёвом тысячи голосов, кричавших что-то гневное и угрожающее...

Это было первое приветствие со стороны пермян, полученное русскими завоевателями.

Тяжело было на сердце у князя Микала, когда он выступал из Покчи на поиск московской рати, чтобы дать ей сражение. Предчувствие чего-то недоброго лишило его сна и покоя, заставив пожелтеть его румяное, дышащее здоровьем лицо, исполненное обычно жизнерадостности. Не обольщала его даже многочисленность собственного ополчения, двигавшегося за ним длинною, бесконечною вереницею, извивавшеюся, подобно змее, по узенькой лесной тропинке, ведущей от Покчи к реке Низьве. Князь Микал понимал, что не в количестве ратников дело, насколько это касалось его воинства, двинутого навстречу москвитянам. Дело было в доблести ратной, в решимости умереть за свою родину, в убеждении победить врага, а главное — в том, чтобы противники были равны друг другу на поле брани по опытности и стойкости, чего нельзя было сказать про пермян и москвитян... Но жребий, конечно, был уже брошен. В недалёком будущем предстояло сражение, которое должно было решить: быть или не быть свободной Перми Великой?

— Эх, кабы Москву нам отогнать, — вздыхал Микал, — какая бы радость была для нас... И для вас также! — добавлял он, обращаясь к Арбузьеву, поддерживавшему в нём бодрость духа.

— Отгоним, князь! — отзывался тот, уверенно кивая головою. — Не таковские мы, слава Богу! Постараемся врага отбить! Только бы добраться нам до москвитян, показали бы им кузькину мать!

— Дал бы Бог! Дал бы Бог! — бормотал Микал, но в глубине души не верил ни в Бога, ни в удачу свою на поле брани, вполне справедливо рассуждая, что если уж с вогулами они управились с грехом пополам, то, значит, с русскими и подавно трудно будет управиться.

— Скоро к Низьве-реке подойдём, — толковали ратники-пермяне, имевшие вид довольно удручённый и невоинственный. — А там москвитяне нас встретят. А у них мечи длинные, тяжёлые. А стрелы насквозь человека пробивают. А сами они свирепее медведя разъярённого, которого мы, бывало, из берлоги поднимали... Плохо придётся нам, братцы, от них! Напрасно князья наши не мирятся с Москвою...

— На то, значит, воля ихняя, княжеская, — отзывались другие. — Но всё-таки надо им и о нас подумать. Нельзя же нам попусту гибнуть, ежели пользы от того ждать не приходится!..

— Попытаться надо в мир вступить, авось и помирятся москвитяне. А ежели не станут они мириться, тогда, вестимо, уж придётся с ними биться как следует!..

— Ладно, пошлю я к москвитянам посла, — решил Микал, когда ему было доложено о желании ратников начать переговоры с Москвою, а этому он и сам отчасти сочувствовал. — Попробую без бою с ними сладиться. А только, ежели захотят они слишком многого, не поддадимся мы им доброй волею, не примем стыда на свою голову. Будь что будет! Конец так конец! Либо умрём на поле битвы вольными людьми, либо отгоним Москву, чего бы ни стоило это нам! Так ли я говорю, братцы, верные слуги и помощники мои?

— Так, так! — закричали тысячи голосов, вызвав даже улыбку на печальном лице покчинского князя, увидевшего полное единодушие с ним его подданных.

Но к Низьве они подошли уже слишком поздно, когда московское войско переправилось через реку, расположившись станом на том берегу Низьвы. Тут к Михалу явился незнакомый человек-пермяк, назвавшийся жителем селения Юдор, находившегося во владениях князя Мате. Этот человек сообщил Микалу, что московская рать разделилась на две части, одна из которых переправилась через Низьву, а другая ушла неведомо куда, держа направление в сторону, противоположную от Низьвы.

Это озадачило Микала. Он переговорил с Арбузьевым и воеводами и решил, что неприятель затеял хитрость, направив другую часть рати в обход того же Изкара, только с таким расчётом, чтобы окольным движением обмануть их, пермян, благо к тому представился удобный случай. Но воевода Бурмат высказал догадку: не на Чердын ли или Покчу пошли москвитяне, обладавшие, быть может, такою численностью, что имели полную возможность разделиться надвое, чтобы начать военные действия в двух местах.

— Нет, полно толковать, воевода почтенный, — перебил его Арбузьев, обращавшийся с приближенными князя Микала довольно небрежно. — Не расчёт москвитянам надвое делиться, ибо от того ущерб ихним силам будет. Да и дозорные у нас понаставлены по лесам окрестным, не могли же проспать они воинство вражеское, ежели на Чердын, аль Покчу, али Урос там пошло оно. Мигом бы весточка до нас долетела. А теперича ни слуху ни духу от них. Стало быть, не на Чердын, не на Покчу, не на Урос пошли москвитяне, а пошли они на Изкар околицею, чтобы, значит, нас в обман ввести!.. Вот моя мыслишка, князь высокий. Не знаю, как ты порассудишь по делу сему.

— По-твоему ж думаю я, Василь Киприянович, — ответил Микал, убеждённый доказательствами новгородца. — А Бурмат испугался понапрасну, вестимо. Нельзя еже московитянам потаённо пройти, ежели сила их неисчислимая. Непременно заприметили бы их. Это хоть кто поймёт.