Эжен Сю - Парижские тайны. Том 2 [с иллюстрациями]

Нас удивляют несуразности закона, но что же мы скажем, если сопоставим некое правонарушение с явным преступлением? При этом сопоставлении мы коснемся неизбежных последствий данных акций, а также поразительной несоразмерности наказаний, применяемых к правонарушителям и преступникам.

Рассказ арестанта, к которому пришел полицейский, представит нам этот удручающий контраст.

Арестанту, появившемуся в приемной после того, как оттуда вышел Гобер, было лет тридцать. Рыжий, с улыбающимся румяным лицом, невысокого роста, что подчеркивало полноту его фигуры, этот узник был одет в длинный сюртук из мягкого серого сукна, схожего с цветом его брюк; красный бархатный картуз, как говорят, а-ля Перине-Леклер, дополнял его одежду; на ногах у него были отличные туфли, подбитые мехом. И хотя мода на брелоки давно прошла, на нем все же красовалась золотая цепь с часами, увешанная множеством печаток, вырезанных из ценных камней, а на толстых красных пальцах блестели перстни с довольно красивыми самоцветами. То был Буляр – судебный исполнитель, обвиненный в «злоупотреблении доверием».

Его собеседник, как мы уже говорили, был Пьер Бурден, один из полицейских чиновников коммерческого суда, ему было поручено арестовать гранильщика Мореля. Бурден подчинялся Буляру, который выполнял распоряжение Пти-Жана, подставного лица Жака Феррана.

Бурден, низкорослый, но столь же тучный, как и судебный исполнитель, пышность которого ему импонировала, старался походить на него по мере своих возможностей. Как и патрон, он любил драгоценности; в тот день на нем была великолепная булавка с топазом и длинная золотая цепь, продернутая между петлями его жилета.

– Здравствуйте, дорогой Бурден, я был убежден, что вы явитесь на мой зов, – улыбаясь, сказал г-н Буляр писклявым голосом, совершенно не соответствующим его тучной фигуре и расплывшемуся лицу.

– Не откликнуться на ваш зов? – ответил полицейский чиновник. – На это я не способен, мой генерал.

Так, по-военному, Бурден называл судебного исполнителя, под началом которого служил; это обращение, фамильярное и почтительное, часто употреблялось в некоторых кругах служащих и гражданских чиновников.

– Я очень рад, что и в беде вы остались верны нашей дружбе, – весело и сердечно сказал мэтр Буляр, – и все же начал беспокоиться, письмо вам было послано три дня тому назад, а Бурдена нет как нет…

– Представьте себе, генерал, произошла целая история. Вы помните красавчика виконта с улицы Шайо?

– Сен-Реми?

– Именно. Помните, как он издевался, когда мы хотели его задержать?

– Он вел себя непристойно…

– Кому вы это говорите, я и Маликорн – мы были одурачены, разве можно так поступать?

– Конечно, невозможно, мой славный Бурден.

– К счастью, генерал, вот что произошло: красавчик виконт стал рангом выше.

– Стал графом?

– Нет, был жуликом, ныне – вор.

– Ну и ну!

– Его преследуют за бриллианты, которые он прикарманил. Между прочим, бриллианты принадлежали ювелиру, хозяину этого негодяя Мореля, гранильщика, мы было его схватили на улице Тампль, но вдруг высокий стройный мужчина с черными усами заплатил за этого голодного бедняка и чуть было не спустил с лестницы меня и Маликорна.

– Ах да, вспоминаю… вы мне рассказывали об этом, мой милый Бурден… Это очень смешно. Но самое смешное то, что привратница дома выплеснула вам на спину горячий суп.

– Вместе с миской, которая разлетелась у наших ног словно бомба. Старая ведьма!

– Это будет зачтено в вашем послужном списке. Ну а что красавчик виконт?

– Я вам сообщал, что Сен-Реми преследовали за кражу… после того как он заверил своего простодушного отца, что хотел застрелиться. Один из моих друзей, агент полиции, зная, что я долгое время гонялся за виконтом, осведомился у меня, не могу ли я навести на след этого франта, не знаю ли, где он может скрываться. Мне было известно место, где он находился, когда в последний раз хотели его арестовать, а он ускользнул, спрятался на ферме в Арнувиле, в пяти лье от Парижа. Но когда мы туда прибыли… было уже поздно… птичка упорхнула.

– К тому же говорят, что при содействии одной знатной дамы он уплатил… по этому векселю.

– Да, генерал… но это не имеет значения, я знал убежище, где прежде он уже прятался, решил, что он там, сообщил об этом полицейскому агенту, моему приятелю, и тот попросил помочь ему и привести его на ферму… Я согласился… почему не поехать за город?

– Где ж виконт?

– Исчез! Побродив и пошарив вокруг фермы, мы вошли в дом, затем возвратились, несолоно хлебавши; вот почему я не мог явиться немедленно по вашему приказанию, генерал.

– Я был уверен, что вы не смогли прийти раньше, любезный друг.

– Но, простите за нескромность, какого черта вы-то здесь?

– Канальи, мой друг, целая шайка негодяев, которые из-за ничтожной суммы в шестьдесят тысяч франков подали жалобу против меня, доказывая, что я их ограбил, и, обвинив в злоупотреблении доверием, принуждают меня оставить мою должность…

– Неужели, генерал? Вот горе! Как… мы больше не будем работать под вашим началом?..

– Я на половинном жалованье, мой славный Бурден… А теперь буду в отставке…

– Но кто же эти злые люди?

– Представьте себе, что один из самых неистовых преследователей – вор, вышедший из тюрьмы, поручил мне востребовать какие-то несчастные семьсот франков, я востребовал, получил деньги, но растратил эту сумму, а также деньги многих других в неудачных финансовых операциях, и все эти канальи подняли такой визг, что был выдан ордер на мой арест, ни более ни менее как на злоумышленника.

– Как вам трудно приходится, генерал!.. Вам!

– Господи, конечно; но вот что любопытно: этот вор написал мне несколько дней тому назад, что деньги были у него отложены на черный день, черный день наступил (не знаю, что он под этим подразумевает) и что я отвечаю за преступления, которые он может совершить, стремясь избежать нужды.

– Да это поразительно, честное слово!

– Не правда ли? Ловко придумано… В свою защиту чудак склонен сказать это на суде… К счастью, закон не признает такого оправдания.

– Но, в конце концов, мой генерал, вас обвиняют только в злоупотреблении доверием, не так ли?

– Конечно! Вы что, считаете меня вором, Бурден?

– Да что вы, генерал! Я только хотел сказать, что в этом деле нет ничего серьезного: оно не стоит выеденного яйца.

– А что, у меня вид отчаявшегося человека?