Эжен Сю - Парижские тайны. Том 2 [с иллюстрациями]

– Да, – вскричал Родольф, – будьте вы прокляты! Вы – причина всех этих ужасов… Вы бросили свою дочь… Будьте вы прокляты! Когда я вытащил ее из этого омута и поместил в тихое убежище, вы выкрали ее оттуда с помощью ваших гнусных сообщников… Будьте вы прокляты! Вот почему она снова оказалась во власти Жака Феррана…

Назвав это имя, Родольф внезапно замолчал.

Он вздрогнул, как бы произнеся это имя впервые. Дело в том, что он первый раз назвал имя Феррана после того, как узнал, что его дочь была жертвой этого изверга…

Черты лица принца исказились от ярости и ненависти.

Застывший в безмолвии, он, казалось, был сражен мыслью, что мучитель его дочери все еще жив.

Этот разговор взбудоражил Сару. Она была потрясена и испугана мрачным взглядом Родольфа. И вместе с тем ощущала, как возрастает охватившая ее слабость.

– Что с вами? – проговорила она дрожащим голосом. – Боже мой! Неужели не достаточно страданий?

– Нет… еще недостаточно! – проговорил Родольф, как бы отвечая на свои собственные мысли. – Я никогда не испытывал подобного… никогда! Какая жажда мести! Какая жажда крови!.. Какое осмысленное бешенство!.. Я не знал, что одна из его жертв – моя дочь, и думал: «Смерть негодяя никому не принесет пользы… тогда как его жизнь будет полезной, но он должен искупить свои грехи, приняв условия, которые ему будут предложены…» Мне казалось справедливым обратить его на стезю милосердия, чтобы он смог искупить преступления… А жизнь человека, лишившегося золота, жизнь, искушаемая неистовой чувственностью, будет для него долгой и мучительной пыткой… Ведь мою дочь, ребенка, он бросил в бездну нищеты… А когда она стала девушкой, он подверг ее позору! Приказал ее убить! Я убью его!

И принц ринулся к выходу.

– Куда вы? Не покидайте меня! – закричала Сара, протягивая Родольфу руки. – Не оставляйте меня одну!.. Я умираю…

– Одну! Нет!.. Нет!.. Я оставлю вас с призраком погубленной дочери!

Сара вне себя опустилась на колени, испуская крик, как будто перед ней предстало страшное видение.

– Сжальтесь! Я умираю!

– Умирайте же, проклятая, – гневно ответил Родольф. – Теперь мне нужна жизнь вашего сообщника. Вы отдали дочь палачу!..

И Родольф приказал немедленно отвезти его к Феррану.

В то время как Родольф направился к нотариусу, наступила ночь.

Флигель, где жил Жак Ферран, погрузился в глубокую темноту.

Завывает ветер…

Идет дождь…

В такую же ненастную ночь Сесили, прежде чем навсегда покинуть дом нотариуса, довела до полного безумия его грубую страсть.

В спальне при тусклом свете лампы Ферран лежит на кровати в брюках и черном жилете; один рукав его рубашки засучен и запятнан кровью; перевязка из красной материи, виднеющаяся на его мускулистой руке, доказывает, что Полидори только что пустил ему кровь.

Полидори стоит подле кровати, одной рукой опираясь на ее изголовье, и, кажется, с тревогой вглядывается в черты своего сообщника.

Невозможно представить себе что-либо отвратительнее и страшнее лица Феррана, погруженного почти в бессознательное состояние, которое обычно наступает вслед за сильными приступами болезни. Он дошел до последней степени маразма; тени алькова придают лиловатый оттенок его лицу, покрытому холодным потом; опущенные веки, наполненные кровью, так вздулись, что кажутся двумя красноватыми полукругами на его мертвенно-бледном лице.

– Еще один такой сильный приступ… и он мертв, – тихо произнес Полидори. – Аретей [53]сказал, что большинство тех, кто поражен этой странной и ужасной болезнью, погибают почти всегда на седьмой день… а вот уже прошло шесть дней… как адская креолка зажгла неугасимый огонь, пожирающий этого человека.

После молчаливого размышления Полидори отошел от кровати и стал медленно ходить по комнате.

– Только что, – проговорил он, останавливаясь, – во время приступа, который чуть было не вызвал смерть Жака, мне казалось, что я во власти сна, когда слышал, как он, задыхаясь, говорит в бреду о безумных галлюцинациях, возникших в его мозгу… Ужасная, ужасная болезнь! Она поочередно подвергает каждый орган каким-то явлениям, которые ставят в тупик науку… устрашают природу… Только что слух Жака обладал невероятной болезненной чуткостью, хотя я говорил с ним по возможности тихо, но мои слова так поражали его барабанные перепонки, что собственный череп казался ему колоколом, в котором огромный медный язык раскачивался при малейшем звуке и бил его по вискам с оглушительным грохотом и нестерпимой болью.

Полидори вновь остановился в раздумье у кровати Феррана.

На дворе бушевала буря; вскоре она разразилась дождем и сильным порывом ветра, со свистом врывавшимся во все окна ветхого дома…

Полидори, несмотря на свое изощренное коварство, был суеверен; предчувствия и необъяснимое беспокойство томили его; вой урагана, нарушавшего зловещую тишину ночи, внушал ему неопределенный страх, с которым он напрасно пытался бороться.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, он принялся рассматривать черты лица своего сообщника.

– Теперь, – сказал он, склоняясь к нотариусу, – его веки наливаются кровью… Можно подумать, что густая кровь хлынула в них и там застоялась. Со зрением – так же, как и со слухом, – несомненно, произойдет что-то необычное… Какие страдания!.. Как они разнообразны!.. Сколь долго он мучается!.. Когда природа решает стать жестокой… – добавил он с горькой усмешкой, – играть роль палача, она превосходит самые свирепые выдумки людей. Так, при этой болезни, причина которой эротическое безумие, она подвергает каждое чувство нечеловеческим мукам, до предела обостряет чувствительность каждого органа, чтобы боли стали нестерпимыми.

В течение нескольких минут он созерцал черты лица своего сообщника, наконец содрогнулся с отвращением и, отпрянув от больного, произнес:

– О, эта маска ужасна… Лицо становится страшным, появляются морщины.

На дворе ураган бушевал с удвоенной силой.

– Какая буря, – продолжал Полидори, падая в кресло и опираясь головой на руки. – Какая ночь… Какая ночь! Нельзя представить себе более губительной для состояния Жака.

После долгого молчания он снова заговорил:

– Не знаю, предвидел ли принц, осведомленный об адском могуществе чар Сесили и все растущем напряжении чувств Жака, что у человека такой энергии и закалки сила пылкой и неутоленной страсти, осложненной какой-то бешеной жадностью, вызовет ужасающую нервную болезнь… но ведь этого последствия надо было ожидать, оно неминуемо…