Эжен Сю - Парижские тайны. Том 2 [с иллюстрациями]

Бедная дочь поняла меня, она пожала мне руку, легкий румянец на мгновение покрыл ее бледное лицо.

Предчувствуя вопрос, который она, вероятно, боялась мне задать, я сказал:

– Он выздоравливает… опасность миновала.

– А его отец?

– Состояние его улучшилось после того, как стал поправляться его сын. Он также чувствует себя хорошо… А что оставишь ты Генриху? Твой сувенир будет для него дорогим и вечным утешением!..

– Отец… подарите ему мой аналой для молитвы… Увы, я много раз орошала его слезами, взывая к богу с просьбой помочь мне забыть Генриха, любви которого я была недостойна…

– Как он будет счастлив, когда узнает, что ты вспомнила о нем!

– Что касается приюта для сирот и покинутых родителями девушек, я желала бы, дорогой отец, чтобы…»

На этом месте письмо Родольфа было прервано, и далее следуют едва различимые слова:

«Клеманс… Мэрф закончит это письмо; я ничего не соображаю, схожу с ума… Ах, 13 января!!!»

Окончание письма было написано рукой Мэрфа:

«Сударыня!

По повелению его высочества заканчиваю этот печальный рассказ. Два письма монсеньора должны были подготовить ваше высочество к печальному известию, которое я принужден сообщить.

Три часа тому назад монсеньор начал писать письмо вашему высочеству; я ожидал в соседней комнате, чтобы отправить его с курьером. Вдруг вошла растерянная принцесса Юлиана.

– Где его высочество? – с тревогой спросила она.

– Принцесса, монсеньор пишет письмо великой герцогине, в котором извещает ее о том, что здесь происходит.

– Сэр Вальтер, нужно сообщить монсеньору об ужасном событии. Вы его друг… благоволите его уведомить. От вас ему будет легче выслушать эту страшную весть…

Я все понял и решил с предосторожностями оповестить его высочество об этом роковом событии… Принцесса предупредила, что Амелия медленно угасает и что монсеньор должен поторопиться, чтобы застать ее в живых, поэтому у меня не было времени для длительных разговоров. Я вошел в гостиную. Его высочество сразу заметил мою бледность.

– Ты пришел известить меня о несчастье!..

– О неизбежном несчастье, монсеньор… Мужайтесь!..

– О, я предчувствовал!.. – воскликнул он и, не говоря ни слова, бросился в монастырь. Я последовал за ним.

Из кабинета настоятельницы принцесса Амелия была перенесена в ее келью, после того как она в последний раз виделась с монсеньором. При ней находилась одна из монахинь; через некоторое время она заметила, что голос Амелии слабеет и дыхание становится все более прерывистым. Сестра поспешила предупредить аббатису. Был вызван доктор Давид; он полагал восстановить упадок сил, применив сердечное лекарство, но напрасно: пульс был едва ощутимый. Доктор с отчаянием признал, что непрерывные волнения, быть может, окончательно подорвали слабое здоровье Амелии и нет никакой надежды на ее спасение.

В это время прибыл герцог; принцесса приняла соборование, сознание ее не совсем померкло; руки ее были сложены на груди, и она держала поблекшую веточку своего розового куста.

Монсеньор упал на колени возле ее изголовья и зарыдал.

– Моя дочь, мое дорогое дитя!.. – воскликнул он душераздирающим голосом.

Принцесса услышала его, слегка повернула к нему голову, открыла глаза… попыталась улыбнуться и тихо произнесла:

– Дорогой отец… прости… Генрих… моя милая мать… простите…

Это были ее последние слова.

После спокойной, если можно так сказать, агонии, длившейся около часа, она отдала богу душу.

Когда она испустила последний вздох, герцог безмолвствовал… В его безмолвии таилось отчаяние. Закрыв усопшей глаза, он несколько раз поцеловал ее, осторожно взял из ее рук розу и вышел из кельи.

Я последовал за ним; он возвратился в служебный особняк монастыря и показал мне письмо, которое начал писать вам; он хотел сообщить еще несколько слов, но не смог этого сделать, потому что рука его дрожала; тогда он сказал мне:

– Не могу… я бессилен… потерял голову! Напиши герцогине, что отныне у меня нет дочери!

Я исполнил просьбу монсеньора.

Да будет мне разрешено, как его старому слуге, умолять ваше высочество ускорить приезд… насколько это позволит здоровье графа д’Орбиньи. Только ваше присутствие может успокоить отчаяние монсеньора… Он хочет проводить все ночи подле дочери, пока она не будет погребена в герцогском приделе.

Я исполнил свою печальную обязанность, сударыня, простите за бессвязность письма и примите уверения в моей почтительной преданности. Имею честь быть покорным слугой вашего высочества.

Накануне похорон принцессы Амелии Клеманс приехала вместе с отцом в Герольштейн. Родольф был не один в день погребения Лилии-Марии.

Перевод Я. Лесюка.

Нож.

Медью.

Эти ужасные доводы, к сожалению, вовсе не преувеличены. Вот что можно прочесть в превосходном докладе г-на де Бретиньера о положении в исправительной колонии в Метрэ (заседание от 12 марта 1842 г.): «Гражданское состояние содержащихся в колонии тоже важно отметить: среди них насчитывается тридцать два незаконнорожденных, тридцать четыре ребенка, которых родители бросили, сочетавшись новым браком, у пятидесяти одного воспитанника родители в тюрьме, у ста двадцати четырех родители не подвергались судебному преследованию, но ведут нищенский образ жизни. Эти цифры весьма красноречивы и поучительны: они позволяют понять не только последствия, но и причины, и оставляют надежду остановить рост зла, источники которого таким образом установлены. Количество преступных родителей способствует тому порочному воспитанию, которое получили дети, опекаемые подобными «наставниками». Приученные ко злу своими родителями, дети совершали дурные поступки, повинуясь их приказам и следуя дурным примерам. Подвергаясь судебному преследованию, они покорно разделяют судьбу своих близких; отправляясь с ними в тюрьму, они как бы состязаются в пороке, и поистине необходимо, чтобы в этих грубых и исковерканных натурах чудом сохранялись отблески божественной благодати, чтобы семена честности не заглохли в их душах».

Верхняя мужская одежда, широкое пальто с двумя или тремя воротниками-пелеринами, покрывавшими плечи.

Листы свинца, которые воры сдирают с кровель.

Железо.

Медь.