Эжен Сю - Парижские тайны. Том 1 [с иллюстрациями]

– Ах да, теперь я припоминаю, ведь именно так звали ваших приемных родителей.

– Да, любезный сосед; я и сама понимаю, что называть так птиц смешно, но ведь это мое дело. Кстати, как раз поэтому я убедилась, что у Жермена очень доброе сердце.

– Каким образом?

– Видите ли, господин Жиродо и господин Кабрион… особенно Кабрион… постоянно подшучивали и насмехались над именами моих пташек; подумать только, говорили они: назвать кенара «папа Пету»! Господин Кабрион просто не слезал с этой темы, все время зубоскалил, без конца. Ну, будь это петух, толковал он, тогда, пожалуйста, в добрый час, можно было назвать его «Пету». И не смешно ли называть канарейку Рамонеттой: ведь это напоминает гордое испанское имя «Рамона»! В конце концов он до того меня разозлил, что я два воскресенья подряд отказывалась ходить с ним на прогулку, потому что решила его проучить; я ему твердо сказала, что, если он снова примется за свои шуточки, которые меня так огорчают, я никогда никуда с ним ходить не буду.

– Какое мужественное решение!

– Да, оно мне нелегко далось. Знаете, господин Родольф, я всегда ждала воскресных дней, как всякая верующая ждет Спасителя. Ведь так тоскливо сидеть одной у себя в комнате, когда стоит хорошая погода! Но все равно: я решила, что лучше пожертвовать воскресной прогулкой, чем опять выслушивать насмешки господина Кабриона над тем, что я глубоко почитаю. Спору нет, если бы не та причина, о какой я вам рассказала, я бы и сама предпочла назвать милых моих пташек по-иному… Знаете, мне так нравится одно имя – Колибри… Так вот, я отказалась от этого красивого имени, потому что никогда не стану звать моих птичек иначе, я буду звать их только папа Пету и Рамонетта! Иначе мне будет казаться, что я забываю моих славных и добрых приемных родителей, что я от них отступаюсь, не правда ли, господин Родольф?

– Вы правы, вы совершенно правы. Ну а Жермен, он не потешался над этими именами?

– Напротив. Они только в первый раз показались ему странными, как и всем остальным; и это понятно. Но когда я привела ему свои резоны – кстати сказать, я приводила их и господину Кабриону, – у Жермена слезы выступили на глазах. И в тот самый день я сказала себе: «У господина Жермена очень доброе сердце. У него только один недостаток – он всегда такой грустный». И знаете, господин Родольф, на беду, я его этим укоряла. Но тогда-то я не понимала, как это можно все время грустить, зато теперь я это слишком хорошо понимаю… Ну вот моя работа и закончена, сверток завязан, можно его нести. Не подадите ли вы мне мою шаль, сосед? Ведь на дворе еще не так холодно, чтобы надевать пальто.

– Мы поедем в экипаже; я довезу вас до места, а потом привезу обратно домой.

– Ах да, правда, так мы быстрее доедем и быстрее вернемся, много времени сбережем.

– Но вот я о чем подумал: если вы станете в тюрьмы ходить, это будет в ущерб вашей работе.

– А вот и нет, вовсе нет! Я уже все прикинула. Во-первых, есть же воскресенья, и я буду навещать Луизу и Жермена в воскресные дни, это заменит мне прогулки и развлечения; а потом на неделе я еще разок или два буду приходить к ним в тюрьму, на это у меня будет уходить по три часа, не так ли? Ну вот, чтобы управиться, я каждый день стану работать на час больше, буду ложиться не в одиннадцать вечера, а в полночь и сберегу тем самым часов семь, а то и восемь в неделю, их-то я употреблю на то, чтобы навестить Луизу и Жермена. Как видите, я гораздо богаче, чем кажется, – прибавила Хохотушка с улыбкой.

– А вы не боитесь, что будете слишком уставать?

– Подумаешь, привыкну! Ко всему привыкают. А потом, ведь это не навек же.

– Вот ваша шаль, милая соседка. Сегодня я буду вести себя скромнее, чем вчера, и не стану прикладываться губами к вашей очаровательной шейке.

– Ах, сосед, одно дело вчера, отчего было не пошутить и не посмеяться! Но сегодня все совсем другое. Осторожно, не уколите меня.

– Смотрите-ка, булавка согнулась.

– Не беда! Возьмите другую, там, в подушечке для булавок. Ах! Я совсем позабыла, не окажете ли вы мне еще одну услугу, сосед?

– Приказывайте, соседка.

– Пожалуйста, очините хорошенько мне перо, то, что побольше: воротившись домой, я напишу письмецо бедному Жермену, сообщу, что все его поручения выполнены. Он завтра рано утром получит от меня эту весточку, и настроение у него будет получше.

– А где у вас перья лежат?

– Вон там, на столе, а перочинный нож – в ящике. Погодите, я зажгу свечу, а то уже смеркается.

– Ну, для того, чтобы очинить перо, это не помеха.

– Все равно, мне надо получше завязать чепчик.

Хохотушка чиркнула серной спичкой и зажгла огарок, воткнутый в начищенный до блеска подсвечник.

– Черт побери, у вас, я вижу, стеариновая свеча, соседка! Какая роскошь.

– Я так редко зажигаю ее, что она обходится мне не дороже сальной свечи, а копоти куда меньше.

– Стало быть, не дороже?

– Да нет же, господи! Я ведь покупаю огарки на вес, и полфунта хватает мне чуть ли не на год.

– Однако что-то я не вижу у вас никаких приготовлений к обеду, – заметил Родольф, старательно чинивший перо, пока гризетка, стоя перед зеркалом, старательно завязывала свой чепчик.

– А мне нисколько есть не хочется. Утром я выпила чашку молока с хлебом, вечером выпью другую, с меня и довольно.

– А вы не хотите без всяких церемоний пообедать со мною, после того как мы побываем в доме Жермена?

– Большое спасибо, сосед, но у меня так тяжко на душе… В другой раз я с удовольствием пообедаю с вами. Знаете что: накануне того дня, как Жермену выйти из тюрьмы, я сама напрошусь на обед, а потом вы поведете меня в театр.

– Условились, соседка; поверьте, я не забуду о нашем уговоре. Но сегодня вы решительно отказываетесь?

– Да, господин Родольф, ведь я буду слишком унылой спутницей, не говоря уж о том, что обед отнял бы у нас слишком много времени. Подумайте сами… ведь именно сейчас мне никак нельзя попусту тратить время, у меня нет теперь и пятнадцати свободных минут.

– Ну что ж, в таком случае я отказываюсь от этого удовольствия… но только на сегодня.

– Возьмите мой сверток, сосед, и проходите вперед, я запру дверь.

– Вот вам отменное перо. А теперь давайте ваш сверток.

– Будьте осторожны, не помните его, ведь там тафта, а на ней остаются складки; держите сверток одной рукой и сильно не сжимайте. Вот так хорошо, идите же, я вам посвечу.

Родольф начал спускаться по лестнице, теперь уже Хохотушка шла впереди.

Проходя мимо швейцарской, они оба увидели г-на Пипле: он приближался к ним из глубины крытого прохода, руки у него бессильно висели вдоль тела; в одной руке привратник держал вывеску, извещавшую прохожих о его тесной дружбе с Кабрионом, а в другой нес портрет окаянного художника.