Юрий Щербаков - Ушкуйники князя Дмитрия

Горский, душа которого с каждым словом Никиты все более наполнялась радостным волнением, ибо все, о чем толковал старик, многажды слышал он от своей ненаглядной лады, порывисто шагнул к собеседнику и обнял его пригорбленные плечи:

– Жива твоя доня, отец! А я – муж ее…

К тому часу, когда приказчик почтенного Шагид-Уллы, сопровождаемый угодливо засматривающим ему в лицо Ахметом, вышел наконец из дому, первое волнение от нечаянной встречи уже схлынуло, и Горский успел поведать новоявленному тестю о судьбе дочери да и о деле, за коим обретаются в Булгаре княжьи дружинники. И на малый часец не усомнился он в том, что не след таиться от родного теперь человека, столь претерпевшего от татар. Старик, взволнованный и счастливый этим доверием, словно бы на глазах помолодел, расправил сутулые плечи.

– Жить мне все едино чуть да маленько осталось. Дак лучше я живот свой за Русь положу, чем в рабах довеку обретаться!

– Охолонь, отец! – Горский ласково положил руку на плечо Никиты. – Не оставим мы тебя в полоне, свидишься вскорости и с Дунею своею.

– А хоша бы и не свиделся, дак знать буду, что не пропал мой корень на земле, и, даст бог, добрая отрасль еще от него народится. Оттого и оставить сей мир не страшно!

Назавтра, еще в потемнях, южные ворота Булгарского детинца, нехотя заскрипев ржавыми петлями, растворились встречь малому отряду комонных, коих вел приказчик Саид. Всадники, а за ними и сани с ездовым ходко прохрустели подмерзшим за ночь снежком в улицы просыпающегося города мимо равнодушных стражей. А может, и не равнодушными вовсе были те воины – просто мешали рожденью иных чувств на скуластых лицах спрятанные за щеками серебряные монеты, на кои не поскупилась щедрая рука Саида.

– Да продлит аллах его дни! Да ниспошлет ему всемилостивейший удачу в торговых делах! Да будут легкими его пути!

Токмо извилисты нынче купеческие пути-дороги. Извилисты, будто улицы древнего Булгара. А и не долго пришлось плутать по ним утренним путникам. Узрели они вскорости закуржавевший от инея бревенчатый частокол круг оружейного двора да благоверного Ахмета, приплясывающего то ли с холоду, то ли со страху у ворот, обитых медными бляшками. Хмурый начальник охраны молча пропустил ранних гостей во двор. Излиха, видно, заплатил ему за то молчание досточтимый Ахмет! А того нынче и не узнать. Всегда неспешный, благообразный, засеменил он суетливо, удивляя сторожей, к длинному приземистому кирпичному амбару, стоящему наособицу от двух других темнеющих во дворе воинских скарбниц. В хранилище, где царил Ахмет, стоял полумрак. Только в передней части амбара, где сложены были тесаные каменные ядра да лежали новые, склепанные из железных полос, схваченных толстыми обручами, длинные стволы тюфенг, мерцали два тусклых светильника. А дальше – там, где толпились высокие – в рост человека – толстостенные глиняные корчаги, тьма сгущалась до цвета тяжелых свинцовых крышек, коими были плотно закупорены широкогорлые сосуды. Не торопился, видно, почтенный Ахмет брать проводницею к райским гуриям нечаянную искру!

Мало не впотьмах дружинники и Никита, приведенный для помочи хозяином, торопливо начали перегружать огневое зелье в просторные мешки. По-иному содеять того было нельзя, ибо громоздкие корчаги обязательно приметил бы чей‑то досужий взгляд. А так – все посудины на месте, а чем восполнит в них потом недостачу огневого зелья хитроумный Ахмет – золою ли, песком ли, птичьим ли пометом, – то его лукавая забота.

За спешною работою русичи и не заметили, как зарозовело булгарское небо, и недреманным глазом аллаха явилось над древним городом солнце. Не оторвали их от дела и звонкоголосые азанчи, призывающие правоверных на утреннюю молитву. Даже благочестивый Ахмет, презрев святые законы, черпал и черпал пригоршнями смертоносное зелье. Когда подошел уже черед последнего мешка, ахнула вдруг громом небесным тюфенга на близкой стене детинца. И – ожил Булгар. Хлынули в улицы топоты многих ног, людское разноголосье, ржание коней и захлебывающийся собачий лай. Ахмет, сбледнев, ровно покойницкий саван, опрометью выкатился из амбара.

– Ушкуйники! – только и выдохнул он беззвучно шлепающими, будто у свежевыловленной рыбы, губами, когда вломился назад в скарбницу.

Нежданное известие смутило поначалу и русичей. Может, и взаправду какая-нито отчаянная ватага северных удальцов решилась на невиданное доселе дело – приступить зимою ко стенам Булгара?

Первым домекнул истинную суть происходящего Федосий Лапоть:

– Братья, а никак это полки московские?

Как и почему не помыслил никто в Булгаре в то утро, аки Федосий? Почто отринули вечное свое благоразумие соправители Асан и Магомет-Салтан, а с ними мурзы, беки да воинские начальники? Держали бы крепко, как исстари повелось, городовые стены, выматывая тем держанием дерзких супротивников, понуждая врагов либо на приступ, либо на бесславный исход от твердыни. Да преизлиху, видно, успела залить сала за шкуру поволжским жителям новгородская вольница! Сколь раз нежданною волною вламывалась она в булгарские пределы, круша налаженное житие, унося охапленные жадными руками чужие достатки. К тому ж схитрил лукавый Боброк, явив булгарским взорам лишь малую часть передовой своей рати. Тут‑то и разгорелось в горожанах ретивое: раздавить дружною вылазкой новопришедших разбойников, хоть раз сполна отмстить за бесчисленные грабежи и разорения! Пото и начало стягиваться к южным воротам детинца немалое конное и пешее войско.

А дабы пуще устрашить дерзких неверных, решено было части городовой рати вершить вылазку верхом на верблюдах. А в тот часец, как выйдет сие невиданное воинство за ворота, извергнут на клятых ушкуйников божий гнев городовые тюфенги. Кто ж устоит супротив такой силищи!

Ничего этого не ведали тайные разведчики великого князя московского, попавшие в невольный затвор на оружейном дворе. Сюда, за высокий частокол, долетали лишь брызги той буйной круговерти, что вскипела на улицах Булгара. А брызгами теми были воины, торопливо снующие меж воротами и скарбницами за мечами, щитами, копьями и прочими воинскими припасами. Лишь в кирпичное владение почтенного Ахмета никто покуда не ломился. Но то – до поры до времени. А ну как в следующий часец и наступит оно, это время? Близкая опасность сделала смелым непослушный до того воле хозяина язык Ахмета. Хранитель огневого зелья решительно подступил к Саиду:

– Уважаемый! Не кажется ли вам, что товар сегодня получить затруднительно?

Покуда приказчик, в коем нежданные события поубавили высокомерия, колебался с ответом, русичи негромко перемолвились меж собою.