Юрий Щербаков - Ушкуйники князя Дмитрия

– То мне ведомо. С детских лет слышал о сем от владыки Алексия. – Князь поднял тоскующие глаза на преподобного: – Но как обороть сомнение?

– Близ смертного часу духовный отец твой заповедал, как… – старец устремил на гостя ответный взор, будто растворяя в нем чужую боль и растерянность. – Токмо на жезл надежды опираясь и отгоняя им пса отчаяния! Лишь сатане неведомо сомнение! И не по его ли лукавому наущению сбился ты, княже, с торного пути на тропу суетливой гордыни? Потешил ты ее, а что дале? Мамай Руси не тронет? А и не похотел бы тронуть – враги святой церкви заставят!

Отвел ли ты казнью Вельяминова те латынские козни? Остановил ли грядущий поход Орды? Не суждено было Митяю узрети Царьграда. Почто послал его на смерть, не вняв моему предупрежденью?

Дмитрий Иванович слушал укоризны молча, опустив долу заполыхавшее румянцем стыда лицо.

– Твой путь, княже, должен быть прямым, как полет стрелы, как взмах меча! Пусть будет он краток, и дорога победа, но без того не стать русичам народом!

В келье наступила тишина. Слышно было, как потрескивают в печи дрова да, будто отмечая ход времени, цвиркает в укромной щелке невидимый сверчок. Старец заговорил вновь, и в голосе его, еще недавно требовательно-суровом, зазвучала нарочитая торжественность:

– Сыне! Великая радость снизошла на обитель нашу. Пречистая Богородица явилась на молитве мне и послушнику Михею. Нет у меня глаголов, могущих достойно описать это чудо! И не стал бы я днесь возглашать о том, коли б не велела того сама Божья Матерь.

Князь, зачарованно вглядывавшийся в лик преподобного, по которому чудно пробегали отсветы печного огня, трудно сглотнул:

– Какая она?

Сергий, улыбнувшись по‑детски прозвучавшему вопросу, отмолвил:

– Неизреченна красота образа ее. Негоже баять о том всуе. В ином радость и благодать. Ибо не оставляет царица небесная язык наш своею заботою и указует без трепета встати за веру на нечестивых агарян! Послух же в том на небеси верен – единочадый сын ее, господь наш Иисус Христос! Да ниспошлет он тебе одоление на враги! Помолимся, сыне…

Они опустились на колени рядом: князь, коему совокуплять силы ратные, и монах, коему скреплять то войско духовною силою. Близится час испытания, и потому повторяет и повторяет Сергий слова горячей своей молитвы:

– Силою неодолимою, Спасителю, матери своея молитвами препоясав князя-воеводу, покори, размечи поганых!

После беседы с игуменом Троицы великий князь будто с лука спрянул. Одна цель, одно неодолимое устремление стояли теперь за каждым его деянием. С младых ногтей ведал Дмитрий Иванович о том, что не кому-нибудь, а ему назначено судьбою выводить полки на ратное поле супротив Орды. И вот подступает тот час, к которому готовил его столько лет покойный митрополит Алексий, – час подвига и час жертвы. Неотвратимой стрелою, спущенною в цель, ощущал себя теперь князь, зная и ведая, что промаха не будет. И все неусыпные дела и заботы свои вершил он в чаянии того, что смертельным станет этот удар в сердце ордынского змия!

В декабре, едва только стал санный путь, московское войско вышло в литовский поход. Хотя, по правде сказать, брянская земля – нешто Литва? Охапил ее стародавний недруг Ольгерд в пору нестроений московских. Нынче же, после смерти всевластного правителя, и в литовском дому разор. Гораздо недружны Ольгердовы потомки и готовы вонзить мечи в братию свою. И не сам ли Ольгерд, завещавший великое княжение одному из младших отпрысков – Ягайле, виновен в восставшем междуусобии!

Добро бы досталось такое наследство честному да прямому – такому, как Андрей Полоцкий, коему вышняя власть в литовском княжестве и вовсе полагается по чину, как старшему из сыновей. Дак нет – засел в Вильне коварный и сластолюбивый пащенок, коего любил без меры усопший воитель! Хоть и не разумеет он литовской молви, да что толку с его свободной русской речи, коли поет он с голосу властной матери – тверянки Ульянии и, хуже того, преклоняет слух к льстивым посулам латинских патеров, мечтающих крестить Литву по своему обряду. За блеском обещанной ему королевской короны Ягайло и зреть не желает, что в княжестве его лишь каждый десятый – язычник-литвин, а все остальные – православные русичи! Однако то, чего не хочет видеть нынешний хозяин Вильны – опасность окатоличивания исконно русских земель, – прекрасно понимают в Москве. Ибо вернуть, влить отошедшие временно к врагу украйны государства будет неизмеримо труднее, если отнимут у народа веру отчичей и дедичей. Поэтому и поддержали, и обогрели на Москве Андрея Полоцкого, когда по злой воле Ягайлы лишился он законного стола и вынужден был бежать во Псков.

Литовский рыцарь за добро отплатил верною службой. Шутка ли – на Воже началовал полком правой руки! Изрядным воеводою выказал себя на том победном бою сын Ольгерда. Но то – ордынцы, с коими и великий батюшка Андрея ратился всю жизнь. Другое испытание выпало днесь на долю полоцкого князя – идти походом на родню-природу, ибо наместничал нынче в Брянске его единокровный любимый брат Дмитрий. Как-то поведет себя в таковой трудноте простодушный витязь? Впрочем, и два других вождя нынешнего похода к Литве неровно дышат. У князя Владимира Андреевича жена Елена – не Ольгердова ли дочь? А Дмитрий Михайлович Боброк и вовсе прямая родня литовскому княжескому дому! При таковом-то свойстве не ратиться с соседями надо, а вместях с ними – да на Орду!

Обо всем об этом толковали воины на переходах и вечерами у костров и в походных шатрах, куда, тепла ради, набивались кучею. Горский, обходя стан полка, в котором состоял младшим воеводою, остановлен был нежданным взрывом хохота.

«Не иначе как Заноза бахарит!» – улыбнулся Петр, остоявшись у одного из шатров. Там, за пологом, и в самом деле царствовал зычный голос новгородца:

– Ф-фу! Ты что содеял, дядя? Борода с воз, а ума с накопыльник нету!

– Сам виноват! Со смеху-от грех! – гулко, как в бочку, отозвался кто-то в шатре. – Да и теплее так-то…

Смех заглушил последние слова. Но Заноза не унимался. Переждав, он с ехидцей вопросил:

– А у тебя не медвежья ли болезнь, часом, дядя? Как же я за тобою следом на приступ полезу? Ить ты громыхнешь – и сметет меня с лестницы!

Дав мужикам отсмеяться, Горский сунул голову под низкий полог:

– Заноза! Выдь на час.

Кряхтя и поеживаясь, дружинник выбрался из шатра.

– Вот уж истинно, декабрь-стужайло глаз снегами тешит, да ухо морозом рвет! – пробурчал он, поднимая глаза на Петра. – Не спится, старшой?

– На душе тревожно! – сознался Горский. – Больно уж поход у нас нынче легкий. Стародуб, почитай, без бою взяли. Завтра подступим к Трубчевску. Бают, там ныне Дмитрий Ольгердович обретается. Быть, видно, сече! Так ты тово, дуром-то на стену не лезь – не с татарами воюем, побереги башку…